Бенвенуто Челлини - Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции

В это самое время в Париже выступил против меня этот второй жилец, которого я прогнал из моего замка, и затеял со мною тяжбу, говоря, что я у него похитил великое множество его пожитков, когда его выселял. Эта тяжба причиняла мне превеликое мучение и отнимала у меня столько времени, что я много раз хотел уже прийти в отчаяние, чтобы уехать себе с богом. Есть у них обычай во Франции возлагать величайшие надежды на тяжбу, которую они начинают с иностранцем или с другим лицом, которое они видят, что сколько-нибудь оплошно тягается; и как только они начинают видеть для себя какое-нибудь преимущество в сказанной тяжбе, они находят, кому ее продать; а иные давали ее в приданое некоторым, которые только и заняты этим промыслом, что покупают тяжбы. Есть у них еще и другая дурная вещь, это то, что нормандцы, почти большинство, промышляют тем, что свидетельствуют ложно; так что те, кто покупает тяжбы, тотчас же подучивают четверых таких свидетелей, или шестерых, смотря по надобности и, благодаря им, тот, кто не подумал выставить стольких же в противность, раз он не знает про этот обычай, тотчас же получает приговор против себя. И со мной случились эти сказанные происшествия; и так как я считал, что это вещь весьма бесчестная, я явился в большой парижский зал, чтобы защищать свою правоту, где я увидел судью, королевского наместника по гражданской части, возвышавшегося на большом помосте. Этот человек был рослый, толстый и жирный, и вида суровейшего; возле него, с одного боку и с другого было множество стряпчих и поверенных, все выстроенные в ряд справа и слева; другие подходили, по одному зараз, и излагали сказанному судье какое-нибудь дело. Те поверенные, что были с краю, я видел иной раз, как они говорили все разом; так что я был изумлен, как этот удивительный человек, истинный облик Плутона, с явной видимостью склонял ухо то к одному, то к другому и преискусно всем отвечал. А так как я всегда любил видеть и вкушать всякого рода искусства, то это вот показалось мне таким удивительным, что я ни за что не согласился бы его не повидать. Случилось, что так как этот зал был превелик и полон великого множества людей, то они прилагали еще старание, чтобы туда не входили те, кому там нечего было делать, и держали дверь запертой и стража у сказанной двери; каковой страж иной раз, чиня сопротивление тем, которые он не хотел, чтобы входили, мешал этим великим шумом этому изумительному судье, который гневно говорил брань сказанному стражу. И я много раз замечал и наблюдал такое происшествие; и доподлинные слова, которые я слышал, были эти, каковые сказал сам судья, который заметил двух господ, что пришли посмотреть; и так как этот привратник чинил превеликое сопротивление, то сказанный судья сказал, крича громким голосом: “Тише, тише, сатана, уходи отсюда, и тише!” Эти слова на французском языке звучат таким образом: “Phe phe Satan phe phe Satan ale phe” 384. Я, который отлично научился французскому языку, услышав это выражение, мне пришло на память то, что Данте хотел сказать 385, когда он вошел с Виргилием, своим учителем, в ворота Ада. Потому что Данте в одно время с Джотто, живописцем, были вместе во Франции 386и преимущественно в Париже, где, по сказанным причинам, то место, где судятся, может быть названо Адом; поэтому также Данте, хорошо зная французский язык, воспользовался этим выражением; и мне показалось удивительным делом, что оно никогда не было понято как таковое; так что я говорю и полагаю, что эти толкователи заставляют его говорить такое, чего он никогда и не думал.

Возвращаясь к моим делам, когда я увидел, что мне вручают некои приговоры через этих поверенных, то, не видя никакого способа помочь себе, я прибег для помощи себе к большому кортику, который у меня имелся, потому что я всегда любил держать хорошее оружие; и первый, с кого я начал нападение, был тот главный, который затеял со мной неправую тяжбу; и однажды вечером я нанес ему столько ударов, остерегаясь все же, чтобы его не убить, в ноги и в руки, что обеих ног я его лишил. Затем я разыскал того другого, который купил тяжбу, и также и его тронул так, что эта тяжба прекратилась. Возблагодарив за это и за все другое всегда бога, думая тогда пожить немного без того, чтобы меня беспокоили, я сказал у себя дома моим юношам, особенно итальянцам, чтобы, ради бога, каждый занимался своим делом и помог мне некоторое время, так чтобы я мог кончить эти начатые работы, потому что я скоро их кончу; затем я хочу вернуться в Италию, не в силах будучи ужиться со злодействами этих французов; и что если этот добрый король на меня когда-нибудь разгневается, то мне от него придется плохо, потому что я для своей защиты учинил много этих самых дел. Эти сказанные итальянцы были, первый и самый дорогой, Асканио, из Неаполитанского королевства, из места, называемого Тальякоцце; другой был Паголо, римлянин, человек рождения весьма низкого, и отец его был неизвестен; эти двое были те, которых я привез из Рима, каковые в сказанном Риме жили у меня. Другой римлянин, который приехал, также и он, ко мне из Рима нарочно, также и этот звался по имени Паголо и был сын бедного римского дворянина из рода Макарони; этот юноша не много знал в искусстве, но преотменно владел оружием. Один у меня был, который был феррарец и по имени Бартоломмео Кьочча 387. И еще один у меня был; этот был флорентинец, и имя ему было Паголо Миччери. И так как его брат, который звался по прозвищу “il Gatta” 388, этот был искусен в счетоводстве, но слишком много потратил, управляя имуществом Томмазо Гуаданьи, богатейшего купца; этот Гатта привел мне в порядок некие книги, где я вел счета великого христианнейшего короля и других; этот Паголо Миччери, переняв способ от своего брата, с этими моими книгами, он мне их продолжал, и я ему платил отличнейшее жалованье. И так как он мне казался очень хорошим юношей, потому что я видел его набожным, слыша его постоянно то бормочущим псалмы, то с четками в руках, то я многого ожидал от его притворной доброты. Отозвав его одного в сторону, я ему сказал: “Паголо, дражайший брат, ты видишь, как тебе хорошо жить у меня, и знаешь, что у тебя не было никакой поддержки, и к тому же еще ты флорентинец; поэтому я особенно полагаюсь на тебя, потому что вижу тебя весьма преданным делам веры, а это такое, что очень мне нравится. Я тебя прошу, чтобы ты мне помог, потому что я не слишком полагаюсь ни на кого из этих остальных; поэтому я тебя прошу, чтобы ты у меня позаботился об этих двух первейших вещах, которые очень были бы мне досадны; одна это то, чтобы ты отлично берег мое добро, чтобы его у меня не брали, и ты сам у меня его не трогай; затем ты видишь эту бедную девушку, Катерину, каковую я держу главным образом для надобностей моего искусства, потому что без нее я бы не мог; кроме того, так как я человек, я ею пользовался для моих плотских утех, и может случиться, что она мне учинит ребенка; а так как я не желаю содержать чужих детей, я также не потерплю, чтобы мне было учинено такое оскорбление. Если бы кто-нибудь в этом доме был настолько смел, что сделал бы это, и я бы это заметил, мне, право, кажется, что я бы убил и ее, и его; поэтому прошу тебя, дорогой брат, чтобы ты мне помог; и если ты что-нибудь увидишь, сейчас же мне скажи, потому что я пошлю к бесу и ее, и мать, и того, кто бы этим занялся; поэтому ты сам первый берегись”. Этот мошенник осенил себя крестным знамением, которое достигло от головы до ног, и сказал: “О Иисусе благословенный, боже меня избави, чтобы я когда-либо подумал о чем-нибудь таком, во-первых, потому что я не привержен к этим делишкам; а затем, разве вы думаете, что я не понимаю того великого блага, которое я от вас имею?” При этих словах, видя, что сии мне сказаны с видом простым и сердечным по отношению ко мне, я поверил, что все обстоит именно так, как он говорит.