Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

Наконец начали эту девушку лечить от меланхолии, применяя тысячу лекарств, которые приносили ей вред; а так как она пользовалась большой любовью за свою красоту и характер, то по всему Алжиру распространилась весть об ее болезни, сильно всех огорчившей.

Зная причину ее меланхолии так же хорошо, как и причину моих страданий и притворства, и размышляя, как бы мне можно было увидеть и утешить ее, я решил, что мне нужно сказать ей о своей любви в присутствии отца и матери так, чтобы они этого не заметили, и что они сами должны меня привести к ней для этого. Решившись на это, я сказал своему господину, что в Испании от одного великого мужа я научился некоторым словам, которые, будучи сказаны на ухо, исцеляют от любой меланхолии, как бы глубока она ни была; но что эти слова должны быть приняты с великой верой и сказаны на ухо так, чтобы их не слышал никто, кроме больного. Отец сказал мне:

– Излечи мою дочь, каким бы способом это ни было.

Мать с такими же жадностью и желанием попросила меня, чтобы я сейчас же сказал ей эти слова.

Одевшись возможно чище и наряднее, потому что чистота и опрятность всегда помогают возбудить любовь, я вошел туда, где женщины окружали больную; и когда я входил, отец и мать сказали ей:

– Дочь, ободрись и отнесись с большой верой к этим словам, потому что вот идет Обрегон исцелить тебя от твоей меланхолии.

И, приказав всем удалиться, я с большой почтительностью и вежливостью приблизился к уху больной и произнес ей следующее заклинание:

– Госпожа моя, притворство этих дней было вызвано не забвением, не равнодушием, а лишь осторожностью и уважением к вашей чести, потому что я люблю вас больше жизни, которая меня поддерживает.

Сказав ей это, я отошел от нее; и сейчас же с небесной прелестью она открыла свои божественные очи, отчего возрадовались сердца всех присутствовавших, а она сказала:

– Возможно ли, что до такой степени могущественны испанские слова? – потому что уже шесть дней она не произносила ни одного слова.

Но все это имело своим последствием мое недовольство, потому что когда молва о способе лечения распространилась, то другие, ставшие меланхоличками по различным причинам, захотели, чтобы я их лечил, причем я не знал, ни как я мог бы это сделать, ни происхождения их болезней, как это было в данном случае.

Все радовались и восхваляли силу слов, вежливость и скромность, с какой я их произнес. Девушка хотела немедленно встать благодаря целительному действию заклинания; но я сказал ей:

– Ваша милость уже начала выздоравливать, и нехорошо, что вы так быстро ведете себя как здоровая; будьте спокойны, потому что я опять приду сказать эти слова и еще другие, гораздо лучшие, когда вашей милости будет угодно и мой господин даст позволение.

Так что я повторил это много раз, прежде чем она встала, и создал себе славу, что я обладал даром излечивать меланхолию. Все радовались, видя ее здоровой, а я гораздо больше всех, потому что я неясно любил ее.

В это самое время была больна меланхолией одна знатная сеньора, молодая и очень красивая, бывшая замужем за одним очень могущественным кабальеро города. И так как болезнь усиливалась, то она впала наконец в такую глубокую меланхолию, что не хотела никого видеть и с кем-либо разговаривать. И вот, когда до ушей мужа дошла весть о здоровье, возвращенном дочери моего господина, он прислал сказать, чтобы к нему привели этого невольника, который умеет исцелять от меланхолии. Мой господин, чтобы доставить ему удовольствие, сказал мне:

– Ты должен быть счастлив, потому что такой-то – выдающийся кабальеро, имеющий большое влияние в Алжире и у Великого Турка, [323]– прислал сказать мне, чтобы я привел тебя лечить от меланхолии его жену; тебе доставит удовольствие увидеть ее, так как она любезна и красива.

– О сеньор, – сказал я, – пусть ваша милость мне этого не приказывает, потому что если я один раз сделал это, так потому, что видел, как ваша милость мучилась из-за болезни дочери; и ваша милость хорошо знает, как плохо здесь принимается то, что говорится и делается благодаря силе истинной веры.

– Необходимо, – сказал он, – сделать это, ибо для меня очень важно приобрести расположение этого человека.

– Сеньор, – сказал я, – пусть ваша милость извинит меня перед ним, потому что не на всех эти слова производят одинаковое действие; ибо необходимо иметь такую же веру в них, какую имела дочь вашей милости, а эта сеньора может не обладать ею.

Оправдывая себя, я привел ему еще много других причин, чтобы посмотреть, не смогу ли я избавиться от этого. Он пошел говорить с этим кабальеро, чтобы освободить меня, но чем больше он старался избавить меня, тем больше тот настаивал на этом и наконец сказал, что если я не захочу идти, то он пригонит меня палочными ударами.

– Ах я несчастный! – сказал я. – И кто сделал меня хирургом или врачом меланхолии? Что я знаю о рецептах и заклинаниях? Как я теперь смогу выйти из этого столь затруднительного положения? Ведь или она должна избавиться от меланхолии, или я принужден буду страдать ею всю свою жизнь. Говорить ей о любви, как этой, ни я не смогу, ни она меня не поймет, ни болезнь ее не относится к этому роду; а говорить ей на ухо о святых и об истинной вере – это значит еще удвоить для нее болезнь, а для меня палочные удары, хотя Бог и обладает могуществом, чтобы превращать камни в хлеб, а язычников в христиан.

Наконец я ободрился и решился, причем я взял своего господина в качестве языка, а он меня в качестве жабьей травы. [324]А чтобы сделать лечение более удачным, я взял под сальтамбарку [325]гитару, стараясь всеми возможными средствами справиться с лечением и для этого применить все необходимые лекарства; поэтому, войдя с очень непринужденным видом и ободряя себя, я сказал ей:

– Ваша милость, сеньора, без сомнения, выздоровеет, потому что слова, какие я говорю, годны только для излечения очень красивых, а ваша милость – прекраснейшая. Я надеюсь, что ваша милость будет вполне здорова и мое лечение будет успешным.

Она хорошо приняла это заклинание, которое действует на женщин особенно сильно. И потом я сказал ей:

– Пусть ваша милость сильно поверит в эти слова и вообразит, что болезнь уже изгнана.

Этим я заставил ее укрепиться в сильной вере, а всех окружающих привел в изумление. Подойдя к ней, уже очень поддавшейся своему воображению, я сказал ей на ухо величайший вздор, который заучил, слушая логику в Саламанке:

И потом, достав гитару, я спел ей тысячу всякого вздора, которого она не понимала, а я ей не объяснял. Была так велика сила ее воображения, что еще раньше, чем я вышел оттуда, она смеялась и просила меня, чтобы я почаще приходил к ней и дал бы ей эти слова, написанные на ее языке.