Сборник - Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Занятые разными сферами человеческой деятельности, гуманисты и исихасты не мешали друг другу и не боролись между собой, однако любая попытка перенести рационализм на теологию встречала решительный отпор со стороны церкви и императорского двора. В XI в. за такую попытку был осужден философ Иоанн Итал, в XIV в. по аналогичному поводу развернулась полемика исихастов с гуманистами. Она длилась много лет, обе стороны писали друг против друга обличительные трактаты, вступали во взаимную переписку, сталкивались на церковных соборах, подвергались преследованиям, пока, наконец, высшая церковная и светская власть не отдали предпочтения монашеской партии. Исихастскую линию отстаивал Григорий Палама, его противниками были Варлаам, Акиндин и Никифор Григора.

Афонский монах, двадцатилетним юношей (в 1316 г.) покинувший Константинополь, отвергший и блестящую карьеру при дворе и занятия у Метохита, Палама почти двадцать лет провел в опытном изучении исихазма, прежде чем выступил как писатель в его защиту. Первым сочинением Паламы, которое он в 1334 г. по обычаю, перенятому у риторских школ, принес на суд своих собратий, было житие Петра Афонского. Уже оно в какой–то мере предопределяло основную тему дальнейших произведений автора. Его трактаты, письма, проповеди последующих лет посвящены единой задаче — раскрытию восточно–христианской концепции человека, которая рассматривала внутренний мир личности как микрокосмос мировой истории. История понималась здесь эсхатологически, как путь к идеальному состоянию, схема событий бралась из Библии, и божественное откровение входило сюда неотъемлемой частью. Применительно к человеку звенья этой цепи получали такой вид: низшее «греховное» состояние, психофизические средства для его преодоления и переход к просветленному, высшему состоянию. Этот скачок от естественного уровня к «сверхъестественному» оценивался как акт божественного вмешательства в жизнь души. Сама эта жизнь понималась как поиск «спасения», «обновления».

Палама ввел в богословскую терминологию понятие божественных энергий (действий) и тем выразил и определил экзистенциальный характер восточного исихазма. Вслед за своими предшественниками он видел в нем способ мировосприятия и поведения доступный всем людям. В своих гомилиях, произносившихся в Фессалониках, куда он в 1347 г. был назначен митрополитом, Палама как бы открывал свое учение «широкой публике», обращая его не к узкому кругу посвященных, как это делалось до него, а к пестрой толпе горожан, собравшихся в церкви. Он связал хорошо знакомые любому византийцу образы ветхозаветных и новозаветных рассказов с глубоко интимной духовной жизнью каждого человека, изобразив человеческое сердце поприщем, на котором снова проигрывается ход истории, и облекая мистические мотивы в язык евангельских притч и эпизодов. Так, традиционная, идущая от неоплатоников тема света зазвучала у него как всем известная тема преображения и Фаворского света, тема души, охваченной страстями, — как тема блудного сына.

Официальное санкционирование исихазма в 1331 г. усиливало его влияние на византийскую культуру и отмежевывало ее от латинского Запада. Именно в этой, исихастской форме византийская культура проникала на Русь в период южнославянского влияния XIV–XV вв., когда переводная литература обогатилась большим количеством аскетических и антилатинских произведений — сочинениями Исаака Сирина, Дорофея, Симеона Нового Богослова, Григория Синаита и других исихастов, а также полемическими трудами Паламы, Нила Кавасилы, Никиты Стифата и др. В изобразительном искусстве исихазм вызвал замену в самом Константинополе живописного стиля графическим, в славянских же странах паламитская тема света нашла необычайно широкую иконописную интерпретацию — достаточно вспомнить и возросший интерес к теме Фаворского света (иконы «Преображения»), и творчество таких художников, как Феофан Грек и Андрей Рублев.

Мы все друг другу братья, потому что владыка и творец у нас один и он стал общим нашим отцом. Этим братством мы соединены и с бессловесной и бесчувственной природой. Мы братья еще и потому, что все мы произошли от одного Адама и только мы одни созданы по образу бога. Но и это братство у нас общее с язычниками. Мы, однако, соединены еще одним братством: мы братья потому, что мы единородны друг другу, живем в одной стране, а больше всего потому, что имеем единую мать — святую церковь и благочестие, начальник и исполнитель которого Христос, истинный сын божий, соблаговолил быть для нас не только богом, но и братом, и отцом, и главой. Он собрал нас всех в единое тело и сделал нас как членами друг друга, так и членами самого его. Ведь после своего тридневного восстания из мертвых господь сказал женщинам, приближающимся ко гробу: «Пойдите, возвестите братьям моим, чтобы они шли в Галилею, и там увидят меня» [545] Евангелие от Матфея, XXVIII, 10. . Он удостоил здесь, как вы видите, назвать нас своими братьями. Поэтому и апостол говорит о нем: «Не от ангелов восприемлется, а восприемлется от семени Авраамова, потому что во всем ему нужно было уподобиться братьям» [546] Послание к евреям, II, 16—17. . Христос, возродивший нас святым крещением и своею божественной благодатью, — это наш отец, поэтому он называет своих учеников «детками» [547] См. Евангелие от Иоанна, XIII, 33; XIV, 18. и, идя на спасительные страдания, обещает не оставить их сиротами. Поэтому апостол еще раз говорит: «из–за того, что дети причастны плоти и крови, он сам воспринял то и другое, дабы смертью лишить силы имеющего власть смерти, т. е. диавола» [548] Послание к евреям, II, 14. .

А в том, что мы единое тело во Христе, Павел нас заверил словами: «Вы — тело Христово, а порознь — члены» [549] Первое послание к коринфянам, XII, 27. . Тело одно, но членов у него много, и члены тела, хотя они и многочисленны, составляют единое тело. Подобно этому и Христос. Ведь все мы в одно тело крещены в едином духе.

Итак, братья, у нас общее очищение пакибытия и божественного рождения, общая вера, общая, надежда. Над всеми и для всех, и во всех нас один бог, который божественной любовью привлекает нас к себе и делает нас своими членами и членами друг друга. Но по пособничеству диавола вторглась взаимная ненависть и изгнала любовь. И не один, а много раз приходит она и разрушает наше рожденное любовью единение друг с другом и с богом. Ненависть эта не только разъединяет общие члены города (т. е. Фессалоник. — T. М .), делая его как бы расслабленным, но и превращает их во врагов, восстанавливает друг против друга соплеменные стороны, вызывает сумятицы, бесчинства и переполохи, родственников заставляет враждовать, и тогда город, как будто его захватил неприятель, восстает, несчастный, сам на себя, сам против себя злокозненно враждует, и греховное состояние его вызывает недоумение [550] Речь идет о восстании зилотов 1342—1349 гг. . Что это за люди, которые носятся по городу? Иные из них разрушают и грабят дома, а хозяев этих домов выискивают и убивают с бесчеловечной жестокостью. Неужели это жители этого города? Кто они, кто так неистовствует, кричит, бегает, мечется? Неужели и они — жители этого города? Те самые, кто оказали ему много добра? О горе! О пучина бедствий! Город сам воюет с собой, сам наносит себе удары, топчет себя своими собственными ногами, раздирает себя своими же руками и своими собственными голосами хулится. Пали лучшие люди в нем, и начальство на себя взяли дурные и низкие. Разве эта болезнь, поражающая нас по привычке, не хуже того недуга, которым страдали евангельские расслабленные? Неужели злодейство не хуже и не пагубнее бездействия?