Т. Михайлова - ПОХИЩЕНИЕ БЫКА ИЗ КУАЛЬНГЕ

Что же до черни, простого народа, людей подневольных и тех, что искусны во всяких ремеслах, пришедших с тем войском – ибо каждый герой, каждый вождь и верховный правитель фоморов привел свой свободный и тяглый народ – всех их не счесть, кроме, разве что, слуг королей. Вот сколько было их по моему разумению: семь сотен, семь раз по двадцать и семь человек заодно с Сабом Уанкеннах, сыном Кайрпре Колк, сыном слуги Индеха, сына Де Домнан, слугой самого короля фоморов.

А уж полулюдей, не дошедших до сердца сражения и павших поодаль, не сосчитать никогда, как не узнать, сколько звезд в небесах, песка в море, капель росы на лугах, хлопьев снега, травы под копытами стад да коней сына Лepa {378}в бурю.

Вскоре заметил Луг Бреса без всякой охраны, и сказал Брес: – Лучше оставить мне жизнь, чем сгубить!

– Что же нам будет за это? – спросил его Луг.

– Коль пощадите меня, вовек не иссякнет молоко у коров Ирландии.

– Спрошу я о том мудрецов, – молвил Луг, – и, придя к Маелтне Морбретах {379}, сказал: – Пощадить ли Бреса, дабы вовек не иссякло молоко у коров Ирландии?

– Не будет ему пощады, – ответил Маелтне, – ибо не властен Брес над их породой и потомством, хоть на нынешний век он и может коров напитать молоком.

И сказал тогда Луг Бресу: – Это не спасет тебя, ибо не властен ты над их породой и потомством, хоть и можешь коров напитать молоком.

Отвечал ему Брес: […]

– Чем еще ты заслужишь пощаду, о Брес? – молвил Луг.

– А вот чем, – сказал тот, – объяви ты брегонам, что если оставят мне жизнь, будут ирландцы иметь урожаи каждую четверть года.

И сказал Луг Маелтне: – Пощадить ли нам Бреса, чтобы снимать урожаи каждую четверть года?

– Это нам подойдет, – ответил Маелтне, – ибо весна для вспашки и сева, в начале лета зерно наливается, в начале осени вызревает и его жнут, а зимой идет оно в пищу ирландцам.

– И это не спасет тебя, – сказал Бресу Луг.

– […], – молвил тот.

– Меньшее, чем это, спасет тебя, – сказал Луг.

– Что же?

– Как пахать ирландцам? Как сеять? Как жать? Поведай о том и спасешь свою жизнь.

– Скажи всем, – ответил на это Брес, – пусть пашут во Вторник, поля засевают во Вторник, во Вторник пусть жнут.

Так был спасен Брес.

В той битве воитель Огма нашел меч Тетра, короля фоморов и назывался тот меч Орна {380}. Обнажил Огма меч и обтер его, и тогда он поведал о всех совершенных с ним подвигах, ибо по обычаям тех времен обнаженные мечи говорили о славных деяниях. Оттого, воистину, по праву протирают их, вынув из ножей. И еще, в эту пору держали в мечах талисманы, а с клинков вещали демоны, и все потому, что тогда поклонялись оружию люди, и было оно их защитой. О том самом мече Лох Летглас сложил песнь. […]

Меж тем Луг, Огма и Дагда гнались за фоморами, ибо увели они с собой арфиста Дагда по имени Уайтне. Подойдя к пиршественной зале, увидели они восседавших там Бреса, сына Элата и Элата, сына Делбаета, а на стене ее висела арфа, в которую сам Дагда вложил звуки, что раздавались лишь по его велению. И молвил Дагда:

Два имени было у той арфы – Даурдабла, «Дуб двух зеленей» и Койр Кетаркуйр, что значит «Песнь четырех углов».

Тут сошла со стены арфа и, поразив девятерых, приблизилась к Дагда. Три песни сыграл он, что знают арфисты, – грустную песнь, сонную песнь и песнь смеха. Сыграл он им грустную песнь, и зарыдали женщины. Сыграл он песнь смеха, и женщины вместе с детьми веселились. Сыграл он дремотную песнь {381}, и кругом все заснули, а Луг, Дагда и Огма ушли от фоморов, ибо желали те погубить их.

И принес Дагда с собой {382}[…] из-за мычания телки, что получил он в награду за труд. Когда же подзывала она своего теленка, то паслась вся скотина Ирландии, что угнали фоморы.

Когда закончилась битва, и расчистили поле сражения, Морриган, дочь Эрнмаса, возвестила о яростной схватке и славной победе величайшим вершинам Ирландии, волшебным холмам, устьям рек и могучим водам. И о том же поведала Бадб. – Что ты нам скажешь? – спросили тут все у нее.

А потом предрекла она конец света и всякое зло, что случится в ту пору, каждую месть и болезнь. Вот как пела она:

Двести лет прошло с тех пор, как русской публике были впервые представлены памятники совершенно незнакомой культуры – кельтской. Чуть раньше первое знакомство с ними состоялось у образованной части Западной Европы. И тут, и там самый восторженный прием ожидал «галльские, иначе эрские или ирландские, стихотворения», приписываемые барду III в., Оссиану, сыну Фингалову. Уже давно известно, что эти сочинения – действительно литературный памятник, но вместе с толкованиями, переводами и многочисленными литературными комментариями принадлежащий не кельтскому прошлому, а предромантической и романтической культуре Европы. «Стихотворения Оссиана» оказались не более чем литературной подделкой, принадлежащей перу шотландца Джеймса Макферсона, собирателя народных преданий и поэта. «Подделка» не равнозначна «выдумке» – Макферсон был одним из первых увлеченных собирателей кельтского фольклора и отлично чувствовал его своеобразие, которое, однако, сгладил в соответствии с собственным поэтическим вкусом. Дело в другом – к подлинной кельтской старине опубликованные им поэмы не имели прямого отношения, и в момент наивысшего подъема настоящей кельтомании, охватившей Европу рубежа XVIII-XIX вв. действительная связь с ней висела на волоске и грозила окончательно прерваться.

«Возможно ли, чтоб сии поэмы без помощи письмен, в народе варварском, не имеющем никаких наук, сохранены были до наших времен почти через четырнадцать веков?» {383}– спрашивал в своем Предуведомлении читателю один из русских переводчиков оссиановых поэм Костров. Понять, сколько связен сохранил шотландский и ирландский фольклор со столь давними временами, сделалось возможно именно и только тогда, когда на свет после долгого забвения были извлечены те самые «письмена», существование коих отрицал Костров, и которые читатель встретит в этой книге.