Эдит Гамильтон - Мифология. Бессмертные истории о богах и героях

Так они ворковали, а когда приходила ночь и разлучала их, запечатлевали на стене поцелуи, предназначенные желанным, но, увы, недосягаемым устам.

Поутру, как только заря гасила звезды и под солнечными лучами таяла изморозь на траве, Пирам и Фисба украдкой пробирались к щели и, прильнув к ней, то пылко объяснялись друг другу в любви, то сокрушались о своей горькой судьбе, но всегда еле слышным шепотом. И вот настал день, когда разлука стала совсем невыносимой. Они договорились той же ночью выскользнуть из дома и сбежать за пределы города, чтобы обрести долгожданную свободу и быть вдвоем. Встретиться условились в известном месте — возле гробницы Нина [146] В древнегреческой мифологии ассирийско-вавилонский царь, муж Семирамиды. — Прим. ред. , под усыпанной белоснежными ягодами шелковицей, рядом с которой журчит прохладный ручей. Предвкушая, как исполнят задуманное, влюбленные едва могли дождаться вечера.

Наконец солнце погрузилось в море, уступив землю и небеса ночи. Под покровом темноты Фисба тайком покинула дом и незамеченной добралась до гробницы. Пирама еще не было. Фисба ждала, любовь придавала ей храбрости. И тут вдалеке в лунном свете показался чей-то силуэт. Девушка присмотрелась — нет, то был не Пирам, а львица с окровавленной пастью, свернувшая после удачной охоты к ручью утолить жажду. Свирепый зверь находился на приличном расстоянии от Фисбы, и она успела скрыться, но на бегу потеряла накидку. Львица, возвращаясь после водопоя в свое логово, набрела на тонкое покрывало, растерзала его зубами, перепачкав в крови, и удалилась в лес. Несколько минут спустя у гробницы Нина появился Пирам и увидел страшную картину — окровавленные клочья накидки, а вокруг четкие отпечатки львиных лап. Пираму тут же все стало ясно. Сомнений не было: его Фисба мертва. Он отправил свою хрупкую, нежную возлюбленную в опасное место и не сумел прийти первым, чтобы защитить ее. «Тебя погубил я, бедняжка!» — казнился он. Подобрав с истоптанной земли разодранную накидку и непрестанно целуя ее, Пирам подошел к шелковице. «Ныне прими и моей ты крови потоки!» — воскликнул он, выхватил меч, вонзил его в себя и сразу резко вынул. Хлынувшая из раны кровь окрасила белоснежные ягоды в багряный цвет.

Как ни страшилась Фисба львицы, нарушить уговор с любимым девушка боялась еще сильнее, поэтому заставила себя вернуться к дереву, у которого они условились встретиться, — к шелковице с белоснежными ягодами. Однако не смогла ее найти. Да вот же она, та самая, но почему без единого белого проблеска в ветвях?.. В замешательстве смотрела Фисба на шелковицу, и тут у подножия ствола что-то зашевелилось. Девушка отпрянула в испуге, а уже через миг, пристально вглядевшись в темноту, поняла, кто перед ней. Это бился в предсмертных судорогах истекающий кровью Пирам. Фисба кинулась к нему, обняла. Она целовала его в леденеющие губы, умоляла взглянуть на нее, промолвить хоть слово. «Фисбе откликнись, Пирам: тебя твоя милая Фисба кличет!» — рыдала она. Услышав ее имя, Пирам разомкнул отяжелевшие веки и в последний раз поднял на нее глаза. Потом смерть закрыла их навсегда.

Только теперь Фисба заметила выпавший из его руки меч, а рядом свою истерзанную, окровавленную накидку, и поняла все.

С этими словами она вонзила в свое сердце меч, на котором еще не высохла кровь Пирама.

Гибель их стала горем не только для родителей, опечалила она даже богов. По сей день багряные ягоды шелковицы служат напоминанием о верной любви Пирама и Фисбы, а прах двух влюбленных, которых не смогла разлучить даже смерть, покоится в одной урне.

О путешествии Орфея с аргонавтами рассказывает только Аполлоний Родосский, греческий поэт III в. до н. э. Остальная часть легенды об Орфее лучше всего и в очень схожей манере изложена у двух римских поэтов — Вергилия и Овидия, поэтому здесь использованы римские имена богов. Вергилий находился под сильным влиянием Аполлония. В принципе любой из трех авторов мог бы написать историю Орфея целиком.

Первыми музыкантами были боги. Афина себя на этом поприще никак не проявила, но она изобрела флейту, хотя изобретением своим не пользовалась. Гермес отдал Аполлону созданную им лиру, звуки которой с тех пор завораживали весь Олимп, а себе оставил многоствольную свирель, чтобы наигрывать чарующие мелодии. Похожую свирель смастерил из тростника Пан, и пела она слаще, чем соловей по весне. У муз никакого особенного инструмента не имелось, зато они обладали несравненными голосами.

Следом шли немногочисленные смертные, достигшие в музыкальном искусстве таких высот, что почти сравнялись в этом с богами. Величайшим из виртуозов по праву считался Орфей. Сын одной из муз, он уже по рождению своему превосходил любого смертного. Отцом его был фракийский царь. Мать наделила Орфея музыкальным даром, а Фракия, где он рос, послужила развитию таланта. Фракийцы слыли самым музыкальным из населявших Грецию народов. Однако Орфей не имел себе равных ни в родном краю, ни где бы то ни было еще — только среди богов. Его талант не знал пределов. Никто и ничто не могло устоять перед игрой и пением Орфея.

Все живое и неживое устремлялось за ним. Его музыка двигала скалы и поворачивала реки.

О жизни Орфея до роковой женитьбы, прославившей его в веках даже больше, чем талант, рассказывается мало, но известно, что он участвовал в одном знаменитом походе и принес товарищам бесценную пользу. Юноша отправился вместе с Ясоном в плавание на корабле «Арго». Когда герои уставали грести и весла становились совсем неподъемными, Орфей брался за лиру, и у всех открывалось второе дыхание, а весла вновь били по волнам слаженно и ритмично в такт музыке. Если среди аргонавтов назревала ссора, он наигрывал что-нибудь нежное и умиротворяющее, и тогда самые горячие головы успокаивались, гнев утихал. Именно Орфей уберег своих товарищей от сирен. Едва с дальнего берега донеслось сладкое пение, заставляющее забыть обо всем и бесконечно внимать только этим чарующим звукам, гребцы направили корабль навстречу собственной гибели. Тогда Орфей схватил лиру и ее звучными ясными аккордами заглушил обольстительные голоса. Корабль вернулся на прежний курс, и ветры отогнали его от опасного берега. Не будь Орфея, аргонавтов ждала бы неминуемая смерть на острове сирен.