Эдит Гамильтон - Мифология. Бессмертные истории о богах и героях

Алкиона считала дни до его возвращения и коротала время за ткацким станком — одно платье она готовила в подарок Кеику, а второе ткала себе, чтобы встретить мужа нарядной и красивой. Вновь и вновь она молилась о нем богам, особенно Юноне. Богиня с печалью слушала эти неустанные мольбы за погибшего как за живого. В конце концов она не выдержала, призвала свою вестницу Ириду и велела ей отправиться в обитель Сомна, бога сна, чтобы тот в сновидении поведал Алкионе горькую правду.

Обитель эта располагается близ мрачной страны киммерийцев, в глубокой долине, куда никогда не заглядывает солнце, где все окутано сумраком и погружено в тень. Там не кричат петухи, не лают собаки, не шелестят ветви на ветру, не слышно людских разговоров — ничто не нарушает тишину и покой. Только мерно журчат воды Леты, реки забвения, убаюкивая и навевая дремоту. У входа клонят головки маки и другие сонные цветы, а внутри почивает на черном ложе с мягкой пуховой периной сам повелитель сновидений. Туда и явилась Ирида в чудесном многоцветном плаще, оставив за собой яркий радужный след на небесах, и озарила весь темный чертог сиянием своих одежд. Но даже ей не сразу удалось заставить дремлющего Сомна открыть отяжелевшие веки и уяснить поручение Юноны. Удостоверившись, что он наконец пробудился и ее задача выполнена, Ирида умчалась, опасаясь забыться вечным сном.

Старик Сомн передал повеление Юноны своему сыну Морфею, который «горазд подражать человечьим обличьям». На бесшумных крыльях тот полетел сквозь мглу и опустился у постели Алкионы, приняв вид утонувшего Кеика. С его обнаженного тела, склонившегося над ней, стекала вода. «…Ты узнаешь ли Кеика, супруга? / Или мне смерть изменила лицо? <���…> / Да, я погиб. Перестань дожидаться меня в заблужденье! / <���…> Эти уста, что имя твое призывали напрасно, / Воды наполнили… <���…> / Встань же, плакать зачни, оденься в одежды печали; / Без возрыданий, жена, не отправь меня в Тартар пустынный!» Алкиона застонала во сне, тщетно пытаясь стиснуть любимого в объятиях. «Постой… Куда ж ты? Отправимся вместе!» — закричала она и проснулась от собственного крика. Тут же Алкиона поняла, что Кеик мертв и это был не сон, а сам утонувший явился сообщить о своей гибели. «…Я видела, я распознала!/Руки простерла его задержать, как стал удаляться, — / Тенью он был! <���…> / На этом вот месте стоял он / В образе жалком… <���…> / Я погибаю одна. Одну меня бурею носит: / Нет меня в море, но все ж я у моря во власти: и моря / Горше да будет мне мысль, что стану стараться напрасно / Жизни срок протянуть, а с ней и великую муку! / Не постараюсь я, нет, тебя не оставлю, мой бедный! / Спутницей тотчас к тебе я отправлюсь, — и если не урна / Свяжет в могиле двоих, то надпись надгробная».

С первыми лучами солнца Алкиона отправилась на берег, на тот самый мыс, где провожала взглядом корабль Кеика, и принялась всматриваться в бескрайнюю синь. Что-то темнело в волнах — сперва вдалеке, а потом, увлекаемое приливом, все ближе и ближе, пока Алкиона не осознала, что это утопленник. С болью и ужасом следила она за медленным приближением тела, и вот оно уже совсем рядом, только руку протянуть. Это был Кеик, ее супруг. С криком: «Он, он!» — Алкиона бросилась в воду, но вдруг — о чудо! — вместо того, чтобы погрузиться в пучину, воспарила над волнами. У нее выросли крылья, а тело покрылось перьями. Алкиона обернулась зимородком. Милосердие богов на этом не закончилось: они превратили в такую же птицу и Кеика. Едва Алкиона порхнула к убаюканному прибоем телу, оно пропало, а рядом с ней закружился в новом обличье ее муж. Однако любовь их осталась неизменной, и теперь супруги всегда неразлучны — только парой витают они над морской зыбью и садятся на пенные гребни.

Раз в году выдается на море семь дней полного затишья, когда ни малейшее дуновение не тревожит уснувшие волны. Все это время море качает в своей колыбели гнездо, в котором Алкиона высиживает птенцов. Едва они вылупляются, чары покоя спадают. Но каждую зиму опять неизменно наступают эти безмятежные дни, которые в честь Алкионы зовутся «зимородковыми» [153] В английском языке словосочетание halcyon days («дни Алкионы», или «дни зимородка») стало устойчивым выражением, обозначающим некую благословенную пору, о которой хочется вспоминать с ностальгией. — Прим. пер. . Вот тогда, как сказано у Мильтона, океан принимается, «поступь тишины усвоя, качать в гнездовьях волн счастливых птиц покоя» [154] Джон Мильтон. На утро Рождества Христова. Перевод Т. Ю. Стамовой. .

Этот сюжет представлен только у Овидия, поэтому богиня любви носит римское имя — Венера. Перед нами великолепный пример непревзойденной способности Овидия беллетризировать мифы, о чем я уже упоминала во «Введении» к своей книге.

Жил на Кипре талантливый молодой скульптор Пигмалион, ненавидевший женщин. «Оскорбясь на пороки, которых природа женской душе в изобилье дала» [155] Здесь и далее в сюжете о Пигмалионе и Галатее: Публий Овидий Назон. Метаморфозы. Перевод С. В. Шервинского. , он решил остаться холостяком и внушал себе, что искусство заменит ему все. Тем не менее весь свой талант без остатка он вложил в статую женщины. Либо презренную половину человечества оказалось гораздо сложнее вытеснить из мыслей, чем из окружения, либо Пигмалион задался целью создать идеал и показать мужчинам, насколько далеки от него те, кем они вынуждены довольствоваться.

Как бы то ни было, в результате долгого, кропотливого труда Пигмалион явил миру изящнейший шедевр, однако, не удовлетворившись им, продолжал совершенствовать свою статую, и она день ото дня становилась все прекраснее в его искусных руках. Ни одна земная женщина, ни одно произведение искусства не могли с ней сравниться. И когда наконец идеал был достигнут, со скульптором случилось невероятное: он влюбился, горячо, страстно влюбился в собственное творение. Следует, впрочем, пояснить, что статуя эта уже не походила на изваяние, никто не признал бы в ней камень или слоновую кость: она выглядела живой, теплой, дышащей, замершей лишь на миг. Молодой гордец был наделен великим даром добиваться предельной естественности. Он владел высшим мастерством — искусством скрывать искусство [156] Латинское выражение Ars est celare arte («Искусство — это умение скрывать искусство») означает: истинное искусство должно быть максимально достоверным и правдоподобным. Овидий развивает эту тему в своем сюжете о Пигмалионе («Метаморфозы», Х, 252): « Девушки было лицо у нее; совсем как живая, / Будто бы с места сойти она хочет, да только страшится. / Вот до чего было скрыто самим же искусством искусство , / Диву дивится творец и пылает к подобию тела» (Перевод С. В. Шервинского). — Прим. ред. .