Анастасия Углик - Новый год в России. История праздника

С началом Первой мировой войны рождественские истории переносятся на поля сражений – военная тематика переплетается с сюжетной линией святочных событий, и рождаются необычные образы. За три военных года страна пережила три Рождества, и в рассказах появились эпизоды рождественских праздников, которые отмечались в окопах под свист пуль и грохот снарядов, описывались случаи чудесной помощи небесных заступников во время боя, звучала ностальгия по настоящему домашнему Рождеству… В сатирических рассказах Аркадия Бухова можно увидеть рождественскую елку в окопах, а занимательные истории Алексея Маслова «Военные на войне. Святочные рассказы» высоко оценил А. П. Чехов. К Рождеству готовились специальные выпуски журналов «Святки на позициях», которые отправлялись на фронт, где их зачитывали до дыр солдаты и офицеры.

После Октябрьской революции святочные рассказы постепенно покинули страницы периодических изданий – сначала из них были изъяты все рождественские сцены и чудеса, а затем они и вовсе канули в Лету. Робкие попытки возродить этот жанр заканчивались провалом, поскольку сюжеты историй оставались поверхностными и не затрагивали глубинных основ святочной тематики. Во время Гражданской войны рождественские рассказы снова приобрели политическую окраску и использовались в борьбе против большевиков – например, первый номер журнала «Сатирикон» за 1918 год был полностью посвящен этой теме.

Во время первой волны эмиграции 1918–1922 годов «сливки» русской интеллигенции оказались за границей, и жанр святочных рассказов развивался на новой почве. Российские писатели, поэты и публицисты в начале 20-х годов издавали газеты и журналы в европейских столицах, продолжая публиковать рождественские истории. В Берлине появился журнал «Руль», в Париже – «Последние новости», а в Харбине – «Заря», где печатались Ремизов, Мережковский, Куприн, Бунин и Набоков, талант которого проявился именно в этот период.

Святочные рассказы эпохи эмиграции объединили в себе переживания русских интеллигентов, пытающихся привыкнуть к новым условиям жизни и сохранить самобытную культуру. В них присутствует ностальгия по прежней России, боль от страшных перемен, волнение за будущее своей родины, идеализация дореволюционных ценностей, культ патриархального уклада жизни и домашнего очага, постоянное ожидание чуда… Святочные сюжеты наполнились новыми жизненными реалиями, а писателям больше не приходилось мучительно придумывать события, которые можно было включить в произведения. Жизнь на каждом шагу подкидывала оригинальные идеи для творчества, и сентиментальность стала частью повседневного существования.

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху, и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: «Посижу здесь и пойду опять посмотреть на куколок, – подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, – совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. «Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»

– Пойдем ко мне на елку, мальчик, – прошептал над ним вдруг тихий голос. Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, – о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, – но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно. – Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! – кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. – Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? – спрашивает он, смеясь и любя их.

– Это «Христова елка», – отвечают они ему. – У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… – И узнал он, что мальчики эти и девочки все были такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

Святочные рассказы получили «второе дыхание», поскольку русским эмигрантам было необходимо сохранить свой язык, культурные традиции, литературный стиль, православную веру и национальные обряды. Возрождение жанра календарной литературы сопровождалось ростом интереса к русской истории, этнографии, фольклору и дореволюционному укладу жизни русских людей.

С началом фашистского режима святочные рассказы постепенно ушли в прошлое, а эмигрантские издательские центры в Германии и Франции были ликвидированы. Таким образом, политика снова вторглась в литературу и причинила ей громадный ущерб, а люди были охвачены паникой, предчувствуя страшную катастрофу с ужасающими последствиями, которой еще не знал мир.