Грузинские народные предания и легенды

Наконец огляделся — и что же я вижу? Сквозь пар чуть виднелась, подобно призраку, человеческая голова. Казалось, будто она оторвана и плавает поверх кипящего смоляного озера. Но самое удивительное было то, что голова эта смеялась. Не удержался я и спросил:

— Что ты за человек, что, Пребывая в подобном несчастье, находишь силы смеяться?

— Не узнаешь меня? — спросила голова и залилась смехом. — Я твой сосед.

Действительно, приглядевшись, я узнал: то был сосед мой, умерший не так давно.

— Чего же ты смеешься? — спросил я. — До смеху ли тебе сейчас?

— Увы, увы, — каков тот смех? По горло я в кипящей смоле, но все же хотя б голова моя снаружи. А плаваю я потому, что тот, кто подо мною стоит в этой смоле, бегает по дну озера как одержимый. Я стою ногами на той лысой башке, которая всю жизнь поучала меня уму-разуму, учила меня, как следует жить, чтобы попасть в рай. Ее владелец сам попал еще пониже да поглубже, чем я. И вот, забыв о собственных страданиях, я смеюсь, как безумный, узнав, что это наш покойный поп наказан так за свои тайные грехи".

Христос и бог были верными побратимами. Однажды сказал бог Христу:

— Пойди-ка обойди мир, осмотри, как да что.

Пошел Христос осматривать мир. Видит: один пастух завел своих баранов в такое узкое ущелье, что, если пойдет дождь, погибнет все стадо. Удивился Христос очень. Подошел к пастуху:

— Победы тебе, пастух!

— Будь победителем.

— Что же ты, добрый человек, не мог разве найти другого места для твоей отары? Ведь ежели пойдет дождь, погибнут твои овцы.

Засмеялся в ответ пастух и сказал:

— Делать тебе, видно, нечего. Как же им погибнуть? Ведь в эту луну капельки росы не выпадает. А дальше я и сам здесь не останусь. Перегоню стадо в другие места. А без дождя ничего с ним не станется.

Повернулся Христос, походил еще по миру и вернулся к богу.

— Ну садись, расскажи, что ты видел, как дела в миру? — спросил бог.

— Все хорошо там, — сказал Христос. — Один только пастух меня удивил весьма. Загнал он стадо в такое узкое ущелье, что чуть дождь пойдет, ни одна овца не спасется. Я посоветовал ему вывести стадо наверх. А он смеется надо мной: "В эту луну ни капли росы не выпадет, а дальше я и сам, — говорит, — здесь не останусь. Подниму стадо и перегоню его в другое место. Не будет дождя, знаю я, так и овцы мои, знаю, будут целы".

— Ладно, — сказал бог. — Раз обидел он тебя, ну-ка заглянем в списки.

Посмотрел списки: и вправду не будет дождя в эти дни.

— "Ну ничего, — говорит бог. — Раз обидел он тебя, посмеялся над тобой, увидишь, какой ливень напущу я на него в эту же ночь.

К вечеру начала сверкать молния и стал греметь гром. Пастух сразу смекнул, к чему это:

— Эге, — сказал он, — быть большущему дождю.

Перегнал стадо наверх, на плоскогорье. Пошел проливной дождь. Словно из горлышка кувшина, лилась вода. Настало утро, и бог сказал Христу:

— Иди взгляни, что с твоим пастухом!

Пошел Христос в те места, где стояла Пастухова отара, да ее и след простыл. А пастух уж на вершине горы пасет свое стадо.

— Да ведь ты говорил, не будет дождя при этой луне, — сказал Христос.

— Не должно было быть дождя — пусть будет проклят доносчик! Если бы не наклеветал богу на меня, не знал бы он ничего и дождя бы не было!

Был один крестьянин. Скверный характер у него был очень. Имел он маленького сына и пару быков. Малыш так был привязан к быкам, так привык к ним, что они ему ближе отца с матерью были.

Однажды вернулся с работы крестьянин и пригнал своих быков. Был он сильно не в духе. Привязал в хлеву, на полу, у яслей, быков и, не прекращая воркотни, вышел оттуда в дом. Сказал жене:

— Женщина, завтра рано утром зарежу я Цикару [710]. Нет сладу с быками, не в силах я бегать за ними. Сегодня пополудни пустил я их пастись в кустарник, а сам прилег в тени, под деревом, вздремнуть на миг. Проснулся я, а быки пропали. Искал, искал их. Так и провел весь день в поисках... Я один работник в семье, зачем мне быки? И без них обойдусь, своими трудами. Зарежу вот Цикару да и раздам в селе по куску мяса в обмен на кукурузу и вино. А шкуру выдублю и нарежу на каламани [711]. Если выгадаю на этом, то и Никору прирежу за ним вслед.

Долго рассуждал хозяин. Малыш слушал отца, и каждое его слово, подобно толстой игле, вонзалось ему в сердце. Любил он Цикару и Никору. Услышав, что хотят их зарезать, потерял он покой и сон. Ночью, когда родители спали глубоким сном, он вылез из постели в одной рубашонке, вышел из избы, забрался в хлев и стал шептать быкам:

— Скорее, скорее, Цикара и Никора! Спасайтесь! Отец собирается зарезать вас. Он наточил уже нож и завтра на рассвете перережет тебе глотку, Цикара!

Цикара вздохнул, потянулся и встал. Вскочил за ним и перепуганный Никора.

Малыш бросился к веревкам и отвязал их. Только собрались быки выйти в открытые двери, как малыш сказал им:

— Не оставляйте меня, быки! Я ведь без вас не проживу, да и отец сживет меня со совету; кроме меня, никого не заподозрит он. Возьмите меня с собой. Будем жить — так вместе, а умрем — так умрем вместе.

Согласились быки. Пригнул спину Никора, сел на него малыш, ухватился за рога. Там же, в хлеву, висела его пастушья сумка с сухой лепешкой. Перекинул он сумку через плечо, перекрестился, и они пустились в путь.

Очень быстро они шли. Подошли к реке. Должны были перейти ее вброд, другого пути не было. Уже слышна была погоня. Вступили в реку быки. Разлив был сильный, вся река была покрыта волнами. Попал малыш в водоворот, скрутило его, раза два высунул он голову и пошел ко дну.

Поплыли быки вдоль берега. Плыли, пока волны не выкинули на берег утонувшего малыша. Легли быки с двух сторон, да не оживить было его. Его посиневшее тело было обито о камни и скалы и залито кровью.

Собрались воронье и грачи со всех сторон, подняли крик и карканье. Быки тоже жалобно стонали.

Небо и земля содрогнулись от жалости к малышу. Жалобный клич достиг ушей господа, и он повелел ворону:

— Пойди и узнай: о чем там плач, что стряслось на земле?

Полетел ворон. Прошло время, вернулся он и доложил господу богу:

— Какой-то малыш утонул, и воронье и грачи налетели на его труп.

— Нет, — сказал господь. — Вороны и грачи своим карканьем не вызовут такого горя. Скверный у тебя язык, и нет в твоем сердце жалости. Не белым должен быть ты, а черным как ночь, так же как черна твоя душа, — и бросил в него головней. С тех пор и стал ворон черным как смоль.

Послал теперь господь голубя и повелел ему:

— Узнай мне все по правде.

Полетел голубь. Прошло время, и, вернувшись, доложил голубь господу:

— Жалостное я видел зрелище: маленький малыш утонул в реке; на берег выкинули его волны. Пришли туда быки, лежат возле него, будто хотят согреть и оживить его, и жалобно стонут, так что сердце разрывается на них глядя. Все живое, даже воронье и грачи, плачут и вопят из жалости к нему.