Мифы, предания и сказки фиджийцев

Однако далеко не все думали так, как английский знаток Океании Пендлтон, цитируемый Дюрвилем. "Все еще можно было надеяться, хоть на что-нибудь не совсем-то обыкновенное... Почем знать, что случай, этот шалун, могущий более всяких расчетов человеческих, не вмешается в дело, не обманет предусмотрительности... благородного капитана" [5, с. 243].

Случай ли, фортуна, фиджийские всемогущие духи или сама природа действительно оказались сильнее благоразумия и предусмотрительности. Осторожный fin de siecle окончился. За ним шел жаждущий приключений и острых ощущений молодой век, которому было естественно презирать страхи "старой обезьяны XVIII столетия" (А. С. Пушкин). Эпоха открытий сменялась временем освоения, одиночество затерянных в океане фиджийцев кончилось — наступило историческое время, время контактов. На смену поистине древнегреческому гедонизму островитян шло в корне иное мировоззрение, и, пожалуй, в первую голову местные жители столкнулись не с романтиками, проплывавшими мимо, а с прагматиками, превратившими пир в оргию, богатство — в свалку, существовавший до них порядок — в комедию.

Случай, круто изменивший судьбу Фиджи и фиджийцев, предстал в виде кораблекрушения. В первое десятилетие XIX в. у берегов фиджийских островов погибло, вероятно, около десятка судов. Матросы принесли на Фиджи неизвестные до того времени орудия, огнестрельное оружие, алкоголь и обычные болезни европейских и азиатских портов. Болезни, избегнуть которых не смог, наверное, ни один остров в Океании, унесли с Фиджи за XIX в. невероятное число людей — точно оценить это число трудно, но на некоторых островах население сократилось в несколько раз.

Не только фиджийцы узнавали европейцев: те с поспешностью и жадностью осваивали острова и их богатства. В начале XIX в. моряки, спасшиеся от кораблекрушения, открыли для себя, что на побережьях фиджийских островов растет сандаловое дерево.

Сандаловое (санталовое) дерево — фиджийское яси — поднимается по сухим склонам гор и холмов, паразитируя на корневищах бамбука, на корнях и ветвях пальм или крепких лесных деревьев. Наверное, правильнее говорить о нем в прошедшем времени, потому что сандаловый бум почти истребил его (об этом пишет не только X. Риченда Парэм [68, с. 139], но и, задолго до нее, Б. Земан [82, с. 22, 421]). Дерево оказалось обречено из-за своей ароматной древесины. Задолго до европейцев сандал оценили, и стали приплывать за ним на Фиджи тонганцы. Они выменивали на дерево тану, плетеные циновки-паруса, зубы кашалота, резные палицы. Когда тонганцы — раньше фиджийцев — познакомились с диковинами белого человека, в обмен за сандаловое дерево пошли железные гвозди, стекло и стеклянные бусы, топоры, пилы, зеркальца. Европейский же сандаловый бум был вызван к жизни тем, что "колоды сандальные имели дорогую цену в Китае, потому что обитатели Небесной Империи считают за весьма важное иметь самое великолепное домовище для бренных своих останков" [5, с. 277]. Прилавки купцов Юго-Восточной Азии были открыты, и потому сандаловое дерево отчетливо пахло для белого человека золотом.

Больше всего сандаловых деревьев росло на юго-западе Вануа-леву; туда-то и устремились предприимчивые торговцы. Первые из них встретили на Вануа-леву радушный прием: "доброе и гостеприимное обхождение" островитян пришлось по душе капитану Ф. Дору, побывавшему на Вануа-леву с судном "Дженни" в 1808 г. А в 1812 г. местное население было уже очень враждебно. Причины такой враждебности были прекрасно поняты Ж. Дюмоном-Дюрвилем (записки которого вообще поражают необычным для своего времени сочувствием аборигенам). "Во все времена провозглашали их (фиджийцев. — М. П.) вероломными и свирепыми... Но... уделим часть и преувеличению в рассказах европейских проходцев, всего более кричавших о зверстве дикарей Вити. Если бы и дикари могли, в свою очередь, изложить свои жалобы, может быть, открылось бы, что вина была взаимная; варварство островитян... нередко бывало только возмещением. Спекулянты, с пушками и ружьями бродящие по морям, вообще природы не мягкой и не кроткой, и если они не едят людей, то без дальнего зазрения совести любят обмануть и расплатиться потом пулями и картечами" [5, с. 306-307].

Но Дюрвиль был одинок в своем мнении, а по Европе начала XIX в. уже носился слух о невероятной кровожадности и жестокости всех туземцев Меланезии без исключения. Доброе и доверчивое отношение к европейцам, если таковое и встречалось, тотчас расценивалось как исключение из уже незыблемого правила.

Сандаловый бум длился всего десять лет: сандаловое дерево растет очень долго, и фиджийское изобилие истощилось очень скоро. Но на побережьях больших островов уже узнали звучный язык мушкетов и пушек, вкус виски и притягательность богатства, жажду безмерной власти и изощренную способность покупать и обманывать людей, какой не было раньше. Вожди уже не хотели довольствоваться тем почетом, какой им оказывали прежде: "громкие права" и безграничная власть были слишком заманчивы. Вместе с чудесами белого человека пришел и новый страх: тот, кто раньше не мог или не смел ударить врага палицей, теперь, завладев удивительным мушкетом белых (не зря первое фиджийское название ружей и пистолетов — ндакаи-на-тамага "лук, стреляющий в человека"), нападет издалека, останется незамеченным.

Справедливости ради следует отметить, что не все европейцы приплывали на Фиджи с единственной целью разорить тропический рай. Принять последовательность "открыватели — торговцы — миссионеры" (о миссионерах речь пойдет дальше) соблазнительно, но это было бы слишком грубым упрощением. На карте Тихого океана было еще довольно белых пятен.

В 1820 г. на Фиджи прибыли суда "Восток" и "Мирный" под водительством знаменитого русского мореплавателя Ф. Ф. Беллинсгаузена (1778-1852) [8] 9."Мирным" командовал другой известный мореплаватель — М. П. Лазарев. . Беллинсгаузен открыл острова Тува-на-и-ра и Тувана-и-золо и назвал их островами Симонова и Михайлова. "17 августа. С полуночи я начал держать на один градус ближе к параллели, чтобы простирать плавание между путями капитана Кука и Лаперуза, в надежде найти по сему направлению какие-либо острова. 19 августа. В полдень 19-го были в широте 21°7'20'' южной, долготе 178025'34" западной. В начале третьего часа с салинга закричали, что на WtN 1/2 виден берег; я пошел прямо к оному... Вскоре с салинга увидели еще другой берег на WtN.

Приближаясь к сим двум малым островам, мы рассмотрели, что один от другого на SW и N0 78° в шести с половиной милях, поросли кокосовыми деревьями, каждый окружен особенным коральным рифом, о который бурун с шумом разбивался. Восточнейший из сих островов в широте 21°1/35" южной, долготе 178°40'13" западной, длиною в одну милю, шириною в половину длины, в окружности две с половиной мили, окружен коральным рифом к WNW и OSO на милю от берега, к SW и N0 на одну треть мили, так что коральные гряды в окружности пять с половиной миль.