Эдриан Джилберт - Тайны волхвов. В поисках предания веков

Я еще не знал всей этой истории, когда взирал на огромные бастионы цитадели. Но все равно я почувствовал царившую здесь атмосферу и смог оценить стратегическое значение острова для судов, плавающих между портами Восточного Средиземноморья. В каком-то смысле все изменилось за последние 450 лет; с другой же стороны, все оставалось таким же. Сохранилась все та же враждебность между греками и турками, все то же соперничество между Востоком и Западом. История, казалось, поворачивалась на 360 градусов, ибо не только греки вернули себе Родос, но и в Палестине появилось новое «крестоносное» государство: республика Израиль. Хоть оно иудейское, а не христианское, как старое, франкское государство в Иерусалиме, его финансирует и вооружает Запад. Все это казалось зловещим, ибо больше чем намекало на «тайную историю», но я не знал, что оно предвещало.

По прибытии в Хайфу — третий по значению город и главный порт Израиля — нас с Джоном встретили солдаты с автоматами. У нас было ощущение, будто мы попали в лагерь спартанцев. В отличие от Северной Франции, где рубцы от первой мировой войны еще видны, но уже не страшны, эта страна с зияющими ранами оставалась сверх-милитаризованной. Над Хайфой возвышается гора Кармель, украшенная неприлично золотым куполом усыпальницы Бахай. Здесь покоится — если верить его последователям — персидский пророк XIX века Баб. Сверкающий под утренним солнцем купол напоминает, что в Израиле вопрос религии весьма не прост, поскольку любой культ на Ближнем Востоке претендует на унаследование того, что в конце концов является крошечной страной. Когда-то Кармель была центром древней школы иудейских пророков, чьи писания стали частью Библии. Позже она дала свое название нищенствующему Ордену Кармелитов. Орден был основан в XII веке, когда крестоносец Бертольд и десять его товарищей, придерживавшихся одинаковых взглядов, обосновались как отшельники на горе Кармель, вблизи от пещеры, считавшейся убежищем пророка Илии. Во время нашего посещения горы мы не обнаружили отшельников, а сама гора напоминала пригородный сад.

Оставив за спиной голубизну Средиземного моря, мы направились в глубь материка, пересекли скалистые горы и опаленную жаром долину Мегиддо (библейская Армагеддон) и спустились в покрытую буйной растительностью долину Хула. Здесь, в плодороднейшем оазисе, находится несколько из самых богатых и производительных израильских коллективных хозяйств — кибуц. Мы с Джоном скоро уже собирали грейпфруты в одном из них — «Кефар-Цольде» — старом селении, в котором еще проживали несколько человек, переживших холокост. Некоторые из них были настолько травмированы выпавшими на их долю ужасами, что давным-давно не считали себя психически здоровыми и служили живым укором человечеству за его зверства. Жестокая ирония заключалась в том, что буквально в паре ярдов от наших хижин проходили изгороди из колючей проволоки. Беженцы из гитлеровских лагерей смерти продолжали жить в прифронтовой полосе За этой изгородью находились Голанские высоты — небольшая часть Сирии, захваченная израильтянами во время «Шестидневной войны» 1967 года. Здесь, среди минных полей и других напоминаний о войне, были протоптаны тропы, по которым мы иногда прогуливались, хотя нас и предупредили, чтобы мы не заходили далеко и не сходили с них в сторону. Карабкаясь по ним ранними вечерами, когда солнце уже не так палило, а гора Гермон окрашивалась в цвет апельсина, я задавался вопросом, а не бродил ли по этим холмам и Иисус? Любовался ли он, как и я, игрой света в скалах горы Араксез? Наблюдал ли и он, как сбиралась стая стервятников и кружила над мертвым животным? Не здесь ли проклял он фиговое дерево — вроде тех, что я видел на обочинах — за то, что оно не плодоносило? Все эти и другие вопросы стали вдруг жизненными для меня, каковыми никогда не являлись, пока я не ступил на эту необычную землю, не вздохнул ее запахи и не отпил ее воды. Я достал из своего мешка Библию и открыл ее наугад. «Ищите и обрящете, стучите, и отверзятся двери, — говорилось там. — Ибо, кто просит, да получит, а кто стучится, да откроют ему». Я стучусь, думал я, я стучусь. Насколько громче мне следует стучаться? В глубине своей души я нашел ответ: не сейчас, но наступит День. Будь терпелив, и двери откроются; со временем все откроется. Я сохранил эти слова в своем сердце, решив раз и навсегда, что никогда не откажусь от поиска знания, что в один прекрасный день я пойму, о чем в действительности говорится в Евангелиях, и узнаю истину об этом необычном человеке по имени Иисус.

В то Рождество мы с Джоном собрались-таки до Вифлеема и стали частью толпы, собравшейся на площади Яслей. Было холодно, шел снег, и — совершенно неожиданно для нас — на каждом углу шла бойкая торговля. Возникло некоторое волнение, когда к Храму подвели Гарольда Вильсона — в то время премьер-министра Великобритании — в его знаменитом, тщательно застегнутом на все пуговицы пальто. И так же, как Марии и Иосифу у Постоялого двора, нам не дано было последовать за ним в тепло, охраняемое стенами Храма, ибо там набралось слишком много сановных лиц, пользовавшихся предпочтением перед простыми паломниками вроде нас. Вместо этого мы отправились на почту и послали открытку Жану из той французской деревушки. Когда мы вернулись на площадь, американский хор распевал бесконечные стихи «Однажды в городе Царя Давида» и «Мы, три царя», забыв, казалось, о том, что делал это в арабском городе. Над площадью повисла безвкусная — иллюминированная — пластмассовая копия евангельской звезды. Она сверкала и мерцала как освещение Оксфорд-стрит и была столь вульгарной, что я даже не знал, смеяться мне или плакать. Долгое время, показавшееся мне вечностью, я пялился на эту звезду с отвращением, смешанным с зачарованностью. Как можно, задавался я вопросом, превращать место, предположительно, Рождества Христова, в цирк? Что подумал бы сам Иисус о xope-racTpoJiepe, распевающем псалмы под пластмассовой звездой в предполагаемом месте его рождения? Тут меня поразило еще одно обстоятельство: звез-да-то оказалась пятиконечной. Это традиционно, знал я, для рождественской звезды, но внезапно это показалось мне весьма странным. Ведь мы находились в Вифлееме, а в Библии его называют городом Давидовым. Звезда же Давидова, красующаяся на синагогах и на всех израильских флагах, — шестиконечная. Раз это так, почему же тогда Звезда Вифлеемская оказалась пяти-, а не шестиконечной? Позже мне предстояло узнать, что это кажущееся тривиальным различие в форме является главным в понимании тайного значения символа.

Глядя вдаль, за звезду, я задумался над легендой о трех волхвах, которых обычно считали царями и называли Каспаром, Мельхиором и Балтазаром. Они были первыми паломниками в Вифлееме, а мы с Джоном следовали в последние месяцы по их следам. Я вспомнил, как в возрасте шести лет меня нарядили Мельхиором для школьного рождественского спектакля и что ни тогда, ни позже никто так и не объяснил мне их значения. Что это были за цари? Откуда они явились? Были ли они связаны с каким-то тайным преданием? Внезапно — даже на знаю, почему — эти вопросы показались мне очень важными, и я возжаждал найти какого-нибудь знатока, которого мог бы расспросить об этих и многих других вещах. Дома, в Англии, у меня были записаны фамилия и адрес одного ученика того самого Успенского, и я решил навестить его по возвращении. Этот человек определенно был одним из самых необычных представителей своего поколения, и это — как мне еще предстояло узнать — было лишь началом очень и очень долгого поиска.