Василий Старостин - Русь Богатырская: былинные сказания

Эти речи Илье не показалися.
Молодецкое сердце раскипелося,
Раззадорился Илейко, разретивился,
Вынимал он свой Святогоров меч,
И сносил ему, Мамаищу, голову.

Зачинал Илья богатырский бой.
Засвистел тогда Святогоров меч,
Зазвенела кольчуга серебряная,
Загудели стрелочки каленые,
Загремела палица булатная.
Заревели ревом татарове.

Позаслышала дружина, поднималася,
На поганых басурманов припускалася.
Начиналось великое побоище
На Дону, на Непрядве, — Куликовское.

Первым в битве головушку буйную
Положил за Русь Пересвет-богатырь.
Восклицал-воззычал Илья Муромец:

«Мы ли, братцы, будем горевать-бедовать?
На миру богатырю и смерть красна —
И красна эта смерть Пересветова!
Кто падёт вот такою смертью красною,
Тот навеки бессмертным становится!»

Возмахнул стар казак Илья Муромец —
Он рукой своей богатырскою.
Засвистал-заблистал мечом-молнией.

Засверкали мечи у всей дружинушки,
Зазвенели кольчуги серебряные,
Запосвечивали шлемы золочёные,
Засияли щиты богатырские,
Заповзвизгивали тетивы на луках,
Запосвистывали стрелочки калёные,
Загремели палицы булатные,
Заревели басурманы поганые:
Сила русская ломит татарскую!

А татарове гнутся и ломятся,
Да назад — лих стоят, а не пятятся.
Тут Добрыня-провор строй рвёт да — вперёд:
Сколько рубит мечом, вдвое топчет конём,
Не берёт, не сечёт его ни меч, ни копьё.

Вдруг конь под Добрыней вспотыкается,
А Добрыня на коня осержается,
Он и бьёт коня до мяса чёрного,
В стременах над ним приподнимается.

В этот миг перед Добрыней богатырствующим
Смерть грозная проявляется,
Голозубая, лихобойная:
«Стой, Добрыня, ты понаездился,
На свой на век набогатырился!»

Духом падает Добрыня, ин спрашивает:
«Кто ты есть такой? Богатырь ли ты?
Царь-царевич ли? Королевич ли?
Из какой ты земли? Из какой орды?
Прочь с пути, дай творить дело правое!»

Отвечает страхолюдница Добрынюшке:
«Я не царь, не король, не царевич я,
Лихо всех богатырей, королей, царей
Во Вселенной всей я всех сильней!
Я — смерть твоя и за тобой пришла,
По́лно ратиться тебе, молодечествовать!»

«Ай, же, смерть моя, смерть престрашная!
Как возьму я себе саблю острую,
Отсеку тебе пустую голову!»

Тут смерть в ответ расхохоталася,
Мать сыра земля восколебалася, —
«Не гордиться бы, богатырь, тебе,
Перед смертищей не похваляться бы:
В мире силы грознее грозной смерти нет.
Кайся! К гибели уготовь себя!

Вынимаю вот пилья невидимые,
Достаю ножи наострённые,
Подсеку тебе жилочки становые,
Выну душу из тела богатырского!»

Возмолился Добрыня к душегубице:
«Пощади меня, смертья всесильная,
Дай сроку мне на один хоть год!
Сокрушим-ста мы силушку татаровичью.
А тогда до тебя я и сам приду,
Буйну голову я и сам сложу
Под пилья-ножи твои невидимые!»

Умолить-то смертину не умолишься,
Сроку-воли у неё не упросишься.
«Я не дам тебе жизни и на день на один!»

«Дай мне времени, смертья, хоть на два часа!»
«Я не дам тебе ни мига единого!»

Доставала тут пилья зубчатые,
Вынимала ножи наострённые,
Подсекала смерть Добрыню, приговаривала:
«Мой сегодня день, пированьище:
Я Добрынюшку-то да в этот миг подсеку,
Погублю в другой Илью Муромца!»

Позасекла смерть Добрынюшку Никитьевича.
Повалился Добрыня со добра коня.
Усмотрел-углядел Илья Муромец
Это бедствие всепечальное,
Позвал-приказал молодцу Ермаку:

«Ты послушай, Ермак Тимофеевич!
Пал Добрынюшка во честном бою,
И татаровичи одолевают там.
Ты иди, Ермак, ты встань головой,
Замени ты Добрынюшку Никитьевича,
Окрыли осиротелую дружинушку!»

Удалой-молодой буря-витязь Ермак
Прилетал-ставал за Добрынюшку,
Окрылял-возрождал у дружины дух.

А в ту пору на Алёшу на Поповича
Понадвинулася силища да страшная,
И не гнётся та сила и не ломится,
И назад-то она ведь не пятится.
И погиб тут Алёшенька в неравном бою.

Углядел-узрел Илья Муромец:
Хлыном хлынула татарская несметица.
Призывал Илья Васюту Игнатьевича:
«Ты иди-тко, Васюта, укроти-утиши,
Что-то больно там татары расшумелися!»

Не ослушался Василий Игнатьевич:
Укротил-утишил басурманщину.

А тут-то все цари поганые
Позамыслили, позадумали.
Сговорились погубить главный корень Руси:
Навалилась орда на самого Илью.
И смертиха-страшилиха повысунулась,
На пути перед Ильей повызнялась:
«По́лно ездить, старик, — понаездился!»

Твёрдым духом не падал, громко зыкнул Илья:
«А кто ты есть и откудова?
Ты — силач-богатырь? Ты владыка ли?
Для чего мне указы указываешь?»

Рокотала-громыхала в ответ карга:
«Я не царь, не король, не силач-богатырь!
Я — последний твой миг, я — смерть твоя!»

Илья Муромец про себя твердит:
«На бою мне смерть ведь не писана!
Мне бы смерти в лицо поглядеть — не сробеть,
Смелым по́глядом и победить её!

Открывайся, смерть, ты курносиха,
Рокотуша-старуха, пустоглазиха,
Посмотрю на тебя: какова ты есть?
Не замедливай! Нету времени мне —
Одолели басурманы, злые недруги!»
Громыхнула вражина смехом-рокотом:
«Старичище мне заприказывал!
Лих не знает стар да не ведает:
На моё лицо не взглянуть никому,
Ино взглянешь — обомлеешь стыдной о́бомленью!»
Осерчал-зазычал Илья неистово:
«Ах, безносиха! Лихоглазиха!
Я взгляну и пересилю твою смертную
Неудольную образинищу!»

И сохватывал Илья рукою мужественной
Покрывалину с лиходеихи.
И воззрилась на него смертина лютая,
И разит, и мертвит зраком-ужасом.

А не будь же он плох, неустрашимый Илья,
Он глядит на смертищу и не смаргивает,
Страхом-трепетом не сокрушается.
И взыграла-вскипела молодецкая кровь,
Возросла-возвеличилась в Илье душа,
От бесстрашья удалого — гордость смелая.

И немеет смертиха перед буйным бойцом,
Опускаются ручищи костлявые,
Обвисают во старухе кости сохлые,
А в зубастом рту застревают слова.
Пальцы цепкие да погремучие
Пильев-зубьев-ножей не захватывают,
Наточённых-наострённых не удерживают.

А Илья-то — он отвагою всё полнится,
Он во все глаза смотрит смерти в лицо:
«Ты, иссохлая ведьма стародряхлая,
Плохо знаешь, мало ведаешь про русский люд!
Не туда пришла, не того нашла,
Сторонись, каргуха, изомну-растопчу,
Уноси ты костищи свои ветхие —
На бою мне, Илье, смерть не писана!»