Михаил Кочнев - Миткалевая метель

— Хватит, мама! Сдам…

Отец насупил реденькие брови.

— Поезжай, да помни: не сдашь ученье — лучше домой не показывайся…

Поверила твердо Тася в свои силы, понадеялась на то, что среди ученых людей правда есть. Извелась она только от одних дум печальных.

Решила ехать. Пришла, полный расчет заявила.

Долго ее мытарили, гоняли по конторе от стола к столу, потом выбросили ей из оконца рабочий билет, а в нем пометка: «Уволена за непослушание!» В чем же ее непослушание?

Вскоре, слышно, приехала Тася с экзаменов и бледна и печальна. Как ни хорошо она отвечала, но крестьянскую дочь, ткачиху шуйскую не допустили до учительниц. Там и своей белой кости, поповской да купеческой, в достатке.

Отец под горячую руку у Таси чемодан в окно выбросил и самое Тасю вон выгнал.

Пришла она ночевать к тете Кате. В сумерках за столом Арсений хотел было завести беседу, а она закрыла глаза, вылезла из-за стола, ушла в сенцы, так больше и не вошла. Ночевала в сенцах на полу.

Арсений, конечно, понял чужую боль.

Вдруг пропала Тася. День, другой, третий — Таси нет и нет…

— Где же наша Тася? — спрашивает Арсений у тети Кати.

Поведала тетя Катя:

— Места ищет. Ходит от ворот к воротам. Нигде не берут… И народ вроде нужен, а как глянут в книжку — и поворот от ворот: не нужна, ослушлива. Помаран билет-то, вот оно что. Извелась, бедняга. Правда ли не правда ли — ноне приткнули ее в ширилку.

— Ты бы позвала ее, — просит Арсений.

— Сама она собиралась забежать, какое-то дело у нее есть к вам.

Тася не заставила долго ждать себя. Снова села она на сундучок рядом с Арсением, и Стрела с ними. За эти несколько дней Тася изменилась — не узнать. Первые морщинки легли под ясными глазами. И вся она стала какая-то другая. И, видно, пришла она к Арсению в такую тяжелую минуту, когда хоть голову клади под колесо.

Не ошибся Арсений, юная горячая натура ее, переборов горечь неудачи, запросилась туда, куда звал Арсений.

— Обо всем, что случилось с тобой, Тася, я знаю, — начал он. — Расскажи, как ты теперь живешь? Как думаешь дальше жить?

Невеселая речь полилась из девичьих уст:

— Известна наша жизнь. Снова мрачные корпуса, снова притеснения, насмешки. Башмаки сносила, пока нашла себе место. Взяли, но, как узнали, что я ездила на экзамен, теперь, как чуть что, все кому не лень попрекают меня на каждом шагу…

Тася откровенно рассказала о всех своих горестях.

— Как сама не своя бродила я эти дни. Все мне стало немило. На фабрике — укоры, дома — упреки, ругань отца, слезы матери. Мечты, надежды мои рухнули. Все жертвы мои напрасны, стремления лучшие мои оплеваны. Что дальше сулит мне жизнь? Какую радость?

Слезы навернулись у Таси на глазах. Она говорила, смахивала их ладошкой, но они вновь и вновь сверкали на ее густых ресницах.

— Стыдно признаваться в этом, но скажу: бродила я около железнодорожного полотна, глядела на холодные, страшные, змеящиеся рельсы… Обмирало мое сердце. Не страх пугал меня. Не страшно чугунное колесо, только бы не видеть больше мучений. И тут же брало такое неуемное зло: меня не будет, а улучшит ли моя смерть жизнь хотя бы моих родителей и подруг? И еще стыдно мне было самой за себя. Значит, я обманулась сама в себе? Где же те мои силы, на которые я так надеялась?..

И Тася припала лбом к плечу Арсения.

— Хорошо, Тася, что ты вспомнила о нас… Хорошо, что пришла к нам…

Уже звезды начали меркнуть над городом. Заря занялась, а беседа в домике ткачихи все еще продолжалась.

С того вечера Тася все чаще забегала в дом к тете Кате. Забегала с книгами, расспрашивала Арсения о многом, о том, что ей непонятно в прочитанных книгах.

Арсений терпеливо, настойчиво, убедительно открывал перед девушкой безвестный для нее новый мир революционного подполья. И Тася поняла всей душой, что есть на свете великое, благородное дело, ради которого можно отдать все свои силы, все горение юного сердца.

К знанию, к свету Тася пошла вместе с большевиками нелегкой дорогой — дорогой лишений, испытаний. Вскоре, по поручению Арсения, Тася тайно организовала первый кружок девушек-ткачих. В нем занимались сначала всего семь девушек. С каким же интересом, с какой жадностью набросились они на изучение программы партии!

Занятия кружка проводил больше Арсений, иногда заменяли его другие подпольщики.

Умел Арсений среди множества дел, часто очень ответственных и непредвиденных, для всего находить время. С первого же занятия в кружке водворился образцовый порядок, настоящая дисциплина. Люди приходили на занятия вовремя. Примером для учеников был сам Арсений. Какая бы забота ни тяготила его, он поспевал на занятия к своей минуте.

Но однажды перед самым занятием Арсения спешно вызвали на одну фабрику — там назревало горячее дело. Арсений решил идти на фабрику, а через полчаса должны собраться ученицы.

— Стрела, тебе сегодня придется провести занятие в кружке, — наказал Арсений.

— Мне?

— Да, тебе.

Стрела всячески отказывался. Но попробуй отвертеться! Арсений сказал — значит, твердо решено и продумано.

— Ты расскажи им просто о том, что узнал из прочитанной брошюры. Страшного ничего нет.

Так и пришлось Стреле идти в кружок.

Почитали. Споры пошли прегорячие. Вопросы посыпались.

— Как будет это при социализме? Как будет то при коммунизме?

— Будут ли свадьбы?

— Как понять равенство мужчины с женщиной?

А ведь Стрела-то при социализме еще не жил. Если бы они спросили, как боевые пикеты на митинге расставлять, засады против астраханцев, тут-то бы он рассказал!

Не забыть Стреле то занятие.

Девушки стали появляться на массовках, летучках. И уж объединилось вокруг Таси больше трех десятков работниц. Тася в строгой тайне от родителей посещала кружок и массовки. Может быть, сама того не замечая, она все увереннее и тверже становилась в ряды революционных рабочих.

И вот настал день, когда Арсений дал новое поручение Тасе:

— Сегодня на вашей фабрике летучка. Перед концом смены оповести своих ткачих.

Тася с подругами незаметно обошли в тот день почти всю фабрику. Кончилась смена. Арсений и другие подпольщики были неподалеку от фабричных ворот. Они слышали голос Таси, обращенный к выходящим из ворот ткачихам:

— Не расходитесь, товарищи!..

На шум прилетели трое городовых. Они разгоняют, ревут, но бессильны рассеять рабочих.

— Разойдись! Не грудься!

— По домам!

Арсений уже у ворот. Плечи Стрелы и плечи другого товарища — вместо подмостков. Вот уже взметнулась над толпой смелая рука молодого Арсения, твердый голос разносится по всей улице. Останавливаются прохожие; некоторые, недоверчиво, опасливо озираясь, подходят ближе к воротам, сливаются с рабочими, другие слушают в отдалении. Мчатся со всех сторон загорелые, чумазые ребятишки. Полицейские беснуются. Один метнулся в управу.