Александра Баркова - Функции младших героев в эпическом сюжете

В киргизской эпопее "Манас" интересующий нас мотив воплощается многократно, и особенно ярко виден в сказаниях о сыне Манаса Семетее. [Мы пользуемся пересказом, приведенным в книге В.М. Жирмунского "Тюркский героический эпос" (Л., 1974), так как "Семетей" не переведен с киргизского.] Юный герой постоянно находится в конфликте с дружиной своего отца – он берет дружинников в плен во время междоусобной войны, затем дружина дважды пытается перейти от Семетея к заклятому врагу Манаса – Конурбаю, и это вторичное предательство оказывается для дружины последним – застигнув их на Тянь-Шане, Семетей убивает их всех, включая четверых своих родичей. "Рассказ об избиении Семетеем отцовской дружины прочно укоренился в народном сознании", – отмечает В.М. Жирмунский [Жирмунский. С. 101].

Мы полагаем, что это – чрезвычайно архаичная форма реализации первого мотива, это ссора не с эпическим государем, а с богатырским племенем, и здесь отчетливо проявляется враждебность эпического героя к своим – черта, идущая от образа первопредка [Мелетинский. 1969. С. 442 и др.]. Аналогичный пример можно найти в нартском эпосе адыгов (заметим, что у адыгов и кабардинцев нартский эпос подвергся вторичной архаизации): Сосруко лишает нартов огня, и, пока он ездит к великану добыть новый огонь, многие нарты умирают от холода [Нарты. Адыгский героический эпос. С. 200-205]. В начале этой главы мы цитировали суждение О.М. Фрейденберг о том, что множественная свита архаичнее единичного персонажа; это тем более применимо к сравнительной хронологии образов эпического племени и эпического государя.

В "Рамаяне" мотив "Ссоры" приобретает форму "Изгнание лучшего" и воплощен как лишение Рамы царского венца и изгнание его в леса по воле царицы Кайкейи. Обращает на себя внимание инвертированная роль женщины в этом сюжетном ходе: обычно инициатором изгнания главного героя является мужчина, а его супруга, если она фигурирует в сюжете, убеждает его не делать этого (наиболее яркий пример – князь Владимир и Апраксья), здесь же дело обстоит наоборот – Кайкейи требует изгнания Рамы, а царь Дашаратха молит ее отказаться от этого желания. Этим обусловлен и уникальный финал данного эпизода: государь, изгнавший главного героя, гибнет – Дашаратха умирает от тоски в разлуке с сыном. Разумеется, инвертированной роль Кайкейи оказывается только в сопоставлении с эпическими памятниками: в сказке преследование героя мачехой – типовой сюжет.

Переходя в область африканских эпико-исторических преданий, мы вновь сталкиваемся с мотивом "Ссоры...", причем в формах, относительно близких к европейскому эпосу. (Биография реальных исторических деятелей нередко включает ряд событий, присущих биографии эпического героя. Это, разумеется, облегчает процесс превращения исторического лица в легендарного героя. Об этом см.: [Неклюдов С.Ю. "Событийные сценарии"...].) В преданиях бамана о Буакариджане (историческая личность, жил в к. XVIII – н. XIX века) мы обнаруживаем противопоставление низкого по рождению Буакариджана и правителя Да; Буакариджан совершает ряд чудесных подвигов и при этом держится с Да "независимо, "дерзко", не поступаясь перед ним своей гордостью, чем вызывает недовольство Да, Буакариджан не позволяет никому – даже Да и его сыну – оскорблять себя" [Котляр 1996. С. 243]. Мы легко распознаем знаменитую строптивость эпического героя, а "низкое" социальное происхождение Буакариджана может быть соотнесено с безродностью и изначальной нищетой эпического героя чудесного происхождения, что присутствует в фольклоре всех народов, в том числе и африканском.

В том же эпическом цикле мы встречаемся с образом сына, спасающего отца от "едва-не-смерти": когда Буакариджан совершает свой основной подвиг и одолевает сверхъестественного врага, у героя отнимается правая половина тела и сын Буакариджана заставляет Да излечить отца. Эта реализация мотива достаточно экзотична для эпоса: как правило, сын сам спасает живого отца или возвращает жизнь мертвому, здесь же он выступает как посредник, причем целителем оказывается государь – мифологема, широко распространенная в народном сознании, но доселе не встречавшаяся нам в эпосе. Впрочем, эпические мотивы в этом повествовании отмечены значительной рационализацией.

Этот же мотив встречаем и в последнем из описанных Е.С. Котляр эпических циклов – о герое суахили Лионго Фумо. После ряда конфликтов с жителями города Шанга, где он жил, он бежал, но был схвачен жителями и брошен в подземную темницу. Однако с помощью матери и рабыни ему удалось бежать (обстоятельства побега мы рассмотрим ниже), и он вновь стал убивать жителей Шанга. Они подослали к нему его сына (или племянника), чтобы тот выведал уязвимое место Лионго, и тот открыл ему, хотя знал, что это его погубит. Но и мертвый, Лионго еще три дня наводил ужас на жителей города [Котляр 1985. С. 200-201].

Обстоятельства заточения Лионго чрезвычайно напоминают заточение Ильи Муромца – с той лишь разницей, что русский богатырь открыто враждебен лишь части киевлян (боярам), а Лионго – всем жителям Шанга. Так мы видим, что в глубокой архаике основой ссоры с лучшим из героев является страх перед его беспричинной, хаотичной, беспредельной жестокостью [Баркова А.Л. Отличительные черты... С. 65]. Затем же этот страх уходит в подтекст мотива.

Е.С. Котляр отмечает, что в африканской "героической сказке" "люди пытаются убить героя – из зависти или страха перед его сверхъестественными качествами, или из мести — за то, что он поранил кого-то, когда разрезал убитое чудовище, чтобы выпустить проглоченных" [Котляр 1996. С. 238-239]. Как мы показали на материале многих эпических традиций (самым ярким примером по-прежнему остается "Илиада"), если обрисовывается происхождение героя, с которым связан мотив "Ссоры...", то этот герой имеет сверхъестественные черты, так что в подтексте этого мотива лежит конфликт людей с нечеловеком.

Относительно строптивости героя также заметим, что в наиболее архаичных повествовательных формах, которые еще нельзя назвать эпосом, эта строптивость принимает вид нарушения героем родовых, матриархальных норм, и она осуждается [Котляр. 1996. С. 240; Никулин. С. 202].

* * *

Мы неоднократно отмечали, что в двух вариантах былины об Илье Муромце и Калине-царе (Самсоновском и былине о ссоре и бое) тема заточения Муромца в подземелье фигурирует дважды. С другой стороны, в былине о Ермаке мы видим два боя с войском Калина – сначала бьется Ермак, потом Илья Муромец и дружина. Так мы сталкиваемся с проблемой дублирования темы, мотива, сюжетного хода в эпическом произведении.

О чрезвычайно важном значении дупликации, которая "является структурообразующим элементом эпического сюжета" [Гринцер. 1974. С. 222], писали такие крупнейшие исследователи устной мифологической и эпической традиции, как К. Леви-Стросс [Levi-Strauss. P.65 ff.] и А. Лорд [Lord. P. 18 ff.; Лорд. Сказитель. С. 164 и след.], рассматривая миф и эпос как цепочку структурно однотипных звеньев, наложение которых друг на друга является основой устного повествования. О том же применительно к архаическому эпосу писал и В.Я. Пропп [Пропп. 1955. С. 58]. От себя мы можем добавить, что примером подобного дублирования может служить "Похищение Быка из Куальнге" (ряд поединков, затем ряд схваток групповых младших героев). Такой тип дупликации можно назвать нанизывающим.