Павел Крусанов - Калевала

— Ахти! Милый Кауко! — взмолилась она. — Если хочешь взять меня в жены и навсегда заключить в объятия, то поклянись мне вечной клятвой, что не затеешь ты войну, как бы ни жаждал славы или наживы!

И поклялся Лемминкяйнен не начинать первым кровавой при, как бы ни жаждал он богатства или славы. Но и от красотки Кюлликки потребовал Ахти клятвы, что не будет она больше ходить на девичьи игры и деревенские пляски — и дала в том Кюлликки залог перед великим Укко. Так зареклись они друг перед другом: удалой Лемминкяйнен — забыть по войны, Кюлликки — оставить игры.

Покидая Саари, без печали простился Ахти с местами, где летом и зимой, в дождь и злую непогоду искал он благосклонности цветка саарской земли.

По скованному льдом морю через недолгое время привез Лемминкяйнен девицу в Калевалу, к родному дому. Вышла на крыльцо встречать его мать, и сказал ей весело удалой Ахти:

— Пусть теперь смеются жены и девицы, пусть теперь надо мной зубоскалят — взял я из них лучшую, отплатил за пустые насмешки. Стели, матушка, скорее постель и взбивай пуховые подушки — наконец возлягу я с красавицей саарской!

— Хвала Укко! — ответила Лемминкяйнену мать. — Дал ты мне невестку — разведет она теперь огонь в очаге, сможет мне прясть нитки и ткать ткани, поможет стирать белить холсты. Хвали и ты, сынок, судьбу: чист на поле снег — но зубки у невесты чище, стройна на реке утка — но уточка твоя стройнее, ясны на небе звезды — но еще ясней глаза у красотки, бела на море пена — но и род ее без пятнышка! Ставь теперь новые палаты, руби в них широкие окна — получил ты жену себя знатнее!

Год прошел, как привез Лемминкяйнен из саарской земли юную деву, год жили они вместе — и забыл Ахти про войны, а Кюлликки не ходила на игры. Но однажды случилось так, что отправился Лемминкяйнен на дальний нерест ловить рыбу, а к вечеру не вернулся, — и не утерпела красотка Кюлликки: как спустились на землю сумерки, пошла она в деревню — туда, где собирались ночами на танцы молодицы. Сестра же Лемминкяйнена Айникки рассказала о том брату, как вернулся он на другой день с добычей. Омрачился Ахти, вскипел злостью Кауко и, не говоря жене ни слова, стал собираться на битву.

— Пойду я сражаться с сынами Похьолы, — сказал Лемминкяйнен матери, — ничто меня теперь не удержит, раз ушла Кюлликки на село к чужим калиткам.

Заплакала, устыдившись, Кюлликки, хотя и без того каялась, полная дурных предчувствий.

— Милый Ахти, — запричитала она, — не ходи на войну! Видела я вчера сон, будто хлынул в наш дом огонь

со двора — ворвался в двери и окна, затопил покои, и не было нигде спасения от смертельного пламени!

— Не верю я женским снам, — сказал удалой Лемминкяйнен, — как не верю больше женским клятвам. Готовь, мать, кольчугу: душа моя стремится на битву — истосковалась она по пьяному пиву рати, по сладкому меду сражения!

— Не ходи, сынок, на войну! — стала уговаривать его мать. — Есть у нас и дома пиво в еловых бочках за дубовыми пробками. Только тебя и дожидается — пей его хоть с утра до ночи!

— Не хочу я домашнего пива, — ответил Лемминкяйнен. — Милее мне вода со смоленого весла, чем вся брага в этом доме. Готовь кольчугу, мать, добуду я себе в селах Похьолы вдоволь серебра и золота!

— Ах, сынок, — сказала мать, — довольно золота и дома! Вчера поутру пахал раб гадючье поле да поддел сошником крышку — лежал в земле сундук с монетами, теперь стоит он в нашей кладовой.

Но ответил Лемминкяйнен, что серебро, взятое боем, дороже ему золота, добытого плугом, так что все равно поедет он в Похьолу избивать лапландских сынов.

— К тому же, — признался веселый Ахти, — хочу я сам увидеть в Сариоле ту красавицу, что не ищет жениха и не выбирает себе мужа, — так ли она красива, как о том сказывают?

— Нет никого краше твоей Кюлликки, — сказала в отчаянии мать. — Да и не бывало такого — видеть сразу двух жен на постели мужа!

— Раз пошла Кюлликки с парнями и девицами хороводить, — сказал Лемминкяйнен, — пусть и дальше веселится, а наигравшись, пусть ночует по чужим домам.

Видит мать, что никак не удержать ей сына, и тогда рассказала она ему о чародеях, живущих в угрюмой Похьоле, о том, что не победить их без могучей премудрости — запоют они незваного гостя, заклянут, похоронят заживо в углях и жаркой золе. Но засмеялся Лемминкяйнен — заклинали его уже как-то три лапландских чародея, танцевали ночью голые на утесе, но не смогли от него ничего взять, как не может взять топор от камня и лед от каблука, как не может поживиться ветер на голой скале и смерть в пустом жилище.

— Если будет нужда, — сказал Лемминкяйнен, — сам я их зачарую — обращу камнями в пучине водопада или закляну дремотой — пусть порастут они, спящие, травами и мхами.

Надев железную кольчугу, подпоясавшись стальным поясом, расчесал Лемминкяйнен волосы и бросил щетку в угол комнаты у печки.

— Коли постигнет меня злая участь, — сказал он матери, — то брызнет тотчас из щетки кровь.

Взял удалой Ахти свой меч, отшлифованный Хийси и богами заточенный, и вложил его в кожаные ножны на стальном поясе. Но, прежде чем покинуть родную сторону, решил Лемминкяйнен попросить у нее помощи — чтобы и на чужбине не оставили героя силы. Вышел он на развилку дорог, встал у шумящей порогами реки на спину холодного камня и запел такую песню:

Допев песню, позвал Лемминкяйнен своего золотогривого коня, бродившего неподалеку, запряг его в сани и помчался в сумрачные страны севера, в туманную Са-риолу.

Спустя время прибыл он на стылые земли Похьолы. о деревне, что встретилась ему на пути, подъехал Лемминкяйнен к первой избе и спросил с порога:

— Не примут ли тут усталого путника? Не помогут ли ослабить гужи и снять хомут с коня?

— Некому тут принять гостя, — ответил из дома мальчик, — никто не поможет распрячь тебе лошадь.

Двинулся Лемминкяйнен к следующему жилищу, въехал во двор и спросил от крыльца:

— Есть тут кто-нибудь, кто приветит усталого странника, кто поможет ему коня рассупонить?