Героический эпос народов СССР. Том второй

Вот они от города Козлова к Цареграду подплывают,
Сразу из Цареграда двенадцать галер выбегают,
Галеру встречают, из пушек стреляют,
Алкана-пашу с девкою Санджаковною
По свиданью поздравляют.
Но Ильяш Бутурлак делом смекнул:
Сам на передний помост шагнул,
Турецким беленьким платочком махнул, —
То по-гречески, как грек, говорит,
То по-турецки, как турок, кричит.
Молвит: "Вы, турки-янычары, братцы, не шумите,
От галеры в сторону отступите,
Наш Алкан-паша пировал всю ночь,
Головы поднять ему невмочь,
С похмелья болеет.
Сказал: "Как пойду назад,
Не забуду вашей ласки, встретить буду рад!"
Тогда турки-янычары от галеры отступали,
К Цареграду отплывали,
Из двенадцати пушек палили-стреляли,
Почет воздавали.
А казаки тоже не зевали —
Семь штук больших пушек заряжали,
Почет отдавали.
После на Лиман-реку поспешили,
Перед Днепром-Славутой головы склонили:
"Хвалим тя, господи, и благодарим!
Были пятьдесят и четыре года в неволе,
Так не даст ли нам бог теперь хоть часочек воли!"

А на Тендре-острове Семен Скалозуб
С войском в заставе стоял
Да на ту галеру взоры кидал,
Своим казакам такое сказал:
"Казаки, панове-молодцы!
То ли без толку эта галера бродит,
То ли пристани не находит,
То ли войско на ней царево,
То ли вышла за добычей на ловы?
Так вы, молодцы, примечайте —
По две больших пушки заряжайте,
Ту галеру грозным громом встречайте —
Гостинцем угощайте!"
Казаки ему отвечают:
"Семен Скалозуб, гетман запорожский,
Батько казацкий!
Видно, сам ты боишься
И нас, казаков, страшишься.
Не без толку эта галера бродит,
И пристань она находит,
И нет на ней войска царева,
И не вышла она за добычей на ловы, —
Это, может, давний, бедный невольник из неволи убегает".
"А вы не доверяйте,
Хотя бы по две пушки заряжайте,
Галеру грозным громом встречайте,
Гостинцем угощайте:
Коли турки-янычары — побивайте,
Коли бедный невольник — помогайте!"
Тут казаки, словно дети, неладно поступили:
По две пушки больших зарядили,
Галеру гостинцем угостили,
Три доски в судне пробили,
Воды днепровской напустили…
Тогда Кошка Самойло, гетман запорожский,
Делом смекнул,
Сам на помост шагнул,
Алые, крещатые, давние знамена достал, развернул,
Распустил,
К самой воде опустил,
Сам низко-пренизко голову склонил:
"Казаки, панове-молодцы!
Не без толку эта галера бродит
И пристань знает, находит,
И нет на ней войска царева,
И не вышла она за добычей на ловы:
Это давний, бедный невольник,
Кошка Самойло, домой возвращается снова
Пятьдесят и четыре года пробыли мы в неволе,
Так не даст ли нам бог теперь хоть часочек воли!"
Тогда казаки на каюки вскочили,
Галеру за расписные борта ухватили,
На пристань тащили:
Дуб за дубом, и с Семеном Скалозубом
На пристань встащили.
Тогда злато-синие киндяки поделили казаки,
Златоглавы — атаманы,
Турецкую белую габу — казаки-бедняки:
А галеру на огне спалили,
А серебро-злато на три части поделили:
Первую часть отложили, на церкви дарили —
На святого Межигорского Спаса,
На Трахтемировский монастырь,
На святую Покрову сечевую дарили, —
На тех, что давним казацким коштом возводили,
Чтоб они, с утра до ночи,
Милосердного бога за казаков молили.
А вторую часть меж собой поделили:
А третью часть сложили,
Пир учинили,
Гуляли, пили,
Из семипядных пищалей палили,
Кошку Самойла поздравляли, хвалили:
"Здоров, — молвят, — здоров, Кошка Самойло,
Гетман запорожский!
Не сгинул ты в турецкой неволе,
Не сгинешь с нами, казаками, на воле!"
Правда, панове, полегла
Кошки Самойла голова
В Киеве-Каневе монастыре…
Слава не умрет, не поляжет!
Будет, будет слава:
Промежду казаками,
Промежду друзьями,
Промежду удальцами,
Промежду добрыми молодцами.
Утверди, боже, людей наших,
Христианских,
Войска Запорожского, Донского,
Со всею чернью днепровскою, низовою,
На многая лета,
По конец света!

Как на славной Украине,
Ой, да кликнул клич Филоненко,
Корсунский полковник, —
Зовет на Черкень-долину гулять,
Славы рыцарской войску добывать,
За веру христианскую крепко стоять:
"Которые казаки,
Да и мужики,
Не охочи даром землю пахать,
Над плугом спины ломать,
Желтые сафьянцы марать,
Черные адамашки пылью посыпать, —
Славы рыцарской войску добывайте,
За веру христианскую однодушно вставайте!"
Тут есаулы по селеньям, городам побежали,
Все улицы навещали,
Винокуров,
Банщиков
Так оповещали:
"Гей, вы, истопники,
Банщики,
Пивовары,
Корчемники!
Полно вам по винницам вино курить,
Полно по броварням пиво варить,
В банях печи топить,
В грязи-копоти валяться,
Толстым рылом мух услаждать,
Задом сажу вытирать, —
Идите за нами на Черкень-долину гулять!"
Так-то они в божий час
В городок Черкасы прибежали.
Правду молвить, панове,
Была в городе Черкасах вдова,
По мужу Грициха,
По прозванью Коновчиха,
И был у нее сын один —
Коновченко Ивась, вдовий сын.
Она его с малых лет при себе содержала,
До возраста внаймы не отпускала,
На старость лет славы да памяти от него ожидала.
Вот Ивась Коновченко по рынку гуляет,
Сладкий мед-пиво попивает,
Слышит — казаков скликают.
Он к вдове прибегает,
Слезно умоляет:
"Матушка моя, честная вдова,
Престарелая жена!
Вот бы ты, мать, четверку волов работных
Да трех волов запасных взяла,
В город Крылов отвела,
Корчмарю продала,
Да еще полсотни червонцев доплатила,
Коня, ради славы казацкой, мне купила,
А ее душа моя молодецкая давно возлюбила".
"Сын мой, Ивась,
Вдовий сын, Коновченко!
А не лучше ли тебе на тех волах пахать,
Казаков на хлеб, на соль приглашать, —
Станут тебя и без службы воинской знать-почитать!"
"Хоть и стал бы я, — говорит он, — мать,
Казаков на хлеб, на соль приглашать,
Всё будут меня казаки презирать,
Гречкосеем, лежебокой называть.
Ой, не охоч я, мать,
На пахоте ноги обдирать,
За плугом спину ломать,
Желтые сафьянцы марать,
Алые адамашки в пыли валять, —
А хочу я, мать,
По долине Черкени погулять,
Обычай казацкий познать,
Похвалу от людей услыхать,
За веру христианскую крепко постоять".

Только вдова такое слово услыхала,
Сердце у нее гневом воспылало,
Все снаряжение казацкое собрала,
В горнице заперла,
А саблю булатную,
Пищаль семипядную
На стене забыла:
В церковь идти время наступило,
Колокол заслышав, в дом господень вдова поспешила…
Вдовий сын, пробудясь, глазами поводит,
Взад-вперед по светлице ходит,
Снаряжения казацкого не находит.
Тогда саблю булатную в руки берет,
Пищаль семипядную на плечи кладет,
За войском пеший идет…
А войско идет — что пчелиный рой гудёт.
Старая вдова церковь, божий дом, покидала,
Войско глазами озирала,
Все Ивася искала.
Сыне своего прелюбезного в лицо не узнала,
К себе домой прибежала, —
По остаткам снаряжения поняла,
Что Ивася ее доля унесла…
Тогда начала она сына проклинать,
Руки свои белые к небу воздымать:
"Дай, боже, милосердный, чтоб моего сына
Первая пуля насмерть поразила!"
А когда гнев от нее отошел,
Обедать не села за стол,
На двор выбегает
Горестно взывает:
"Дай, боже, милосердный, за такие слова,
Чтобы меня, старую, на постели смерть нашла, —
Ведь я сына своего, Ивася, прокляла!"
Тогда четверку волов работных
Да еще трех запасных
В город Крылов к корчмарю отвела,
Еще полсотни червонцев додала,
Сыну коня, ради славы казацкой, купила,
Которую душа его молодецкая возлюбила:
Да еще попутного казака остановила,
Три полтины денег и коня ему вручала,
Верным другом называла:
"Гей, казаче, казаче, верный друже!
Ты моего сыночка найди,
Достойно снаряди,
Пусть мой сын Ивась Коновченко
Степь своими ножками не топчет,
Жизнь свою не портит,
На старую мать не ропщет,
Не бранит ее, не ругает,
Не проклинает!"
Казак три полтины денег и коня дорогого взял,
В шести милях за городом Браиловом войско догнал,
Прямо в пешие ряды въезжает,
А Ивася Коновченка никак не узнает.
Но только Ивась коня углядел,
Так и обомлел:
К коню подбегает,
Под уздцы хватает:
"А я-то, — говорит, — думал: будет моя мать
Меня по гроб жизни проклинать,
Не то что мне помогать.
Коли даст мне господь удачно поход совершить,
Не придется моей матери в наймах служить,
По чужим дворам бродить,
Хлеба-соли занимать, —
Буду ее при себе до самой смерти содержать!"
Тут Ивась Коновченко на доброго коня садится,
Под ним конь бодрится,
Полетел перед казаками, словно птица!
Казаки его увидали,
Такое слово сказали:
"Знать, Ивась, вдовий сын, Коновченко
При своем отце вырастал,
Доброго коня не знавал,
Лишь теперь на своем хозяйстве возмужал".