Яся Белая - Сны Персефоны

– Да смертные снова фильм про нас сняли. И ты, отец, там опять собираешься захватить мир.

Даже рожки в его чёрных волосах выглядят задорными и довольными. Или, может, меня просто всё умиляет в сыне? Ведь я так давно его не обнимала.

– А как же, – усмехается Аид, – только тем и занят.

– А Зевс, конечно, весь такой няшка, снова спасает героев, карает виновных, – дополняет Макария.

– Ну хоть тут правильно, а вот за словечки – лишаю пяти процентов премии. – Макария дуется, складывает руки на груди. Аид садится в кресло рядом со мной, переплетает наши пальцы и цыкает на незадачливых кинолюбов: – Кто разрешил покидать пункт управления?

Загрей подбирается, Макария задевает ведёрко с попкорном, которое до этого примостила на поручень дивана, и тот белой крошкой рассыпается по полу.

Продолжать Аиду не приходится: они выключают телевизор и быстренько убегают прочь. Я тянусь за Загреем, но меня удерживает Аид: успеешь ещё! Нечего баловать! Покоряюсь, склоняю голову на плечо мужу. Он перебирает мои волосы и произносит тихо:

– Сешат просто исчезла. Растворилась. Тот 14 14 Древнеегипетский бог мудрости, знаний, Луны, покровитель библиотек, учёных, чиновников, государственного и мирового порядка. искал её всюду. Но никто даже не помнит о ней. А теперь пропадают и мифы, упоминания, любая информация, связанная с Сешат.

Грустно улыбаюсь:

– Какая ирония – исчезают записи о Богине Письменности.

– Если бы ирония, – отзывается Аид и вскидывает на меня тёмный нечитаемый взгляд: – Знаешь, что происходит с богом, когда исчезают его мифы? – Мотаю головой: нет! Но страшная догадка уже гложет. – Бог и сам начинает забывать, зачем он здесь. Забывать о своей божественности. Теряет способности. И становится…

– …смертным, – холодея, заканчиваю я.

– Да, – глухо отзывается Аид. – А мы-то наивно полагали, что нашей погибелью станут гиганты.

С гигантами было легче: там мы знали, против кого сражаемся и какова их конечная цель. А тут приходится воевать с незримым противником, разум которого – потёмки.

– Невидимка против невидимки, – невесело иронизирую я, намекая на шлем невидимости моего мужа.

– Мне бы зацепку. Хоть какую-то. Кто и зачем, – почти с отчаянием произносит он.

Я протягиваю руку, касаюсь его жёстких тёмных, как сам мрак, волос, спускаюсь на скулу, веду пальцем по щеке. Мой муж не блистает яркой красотой олимпийцев. Скорее, его черты резкие, даже немного грубые. И в сочетании с обычно мрачным, холодно-надменным выражением лица и нелюдимостью производят почти отталкивающее впечатление. Из-за чего его даже на Олимпе сторонятся. Но для меня Аид вот уже несколько тысяч лет самый красивый мужчина во Вселенной.

Он перехватывает мою руку, целует, прижимает к щеке, устало прикрывая глаза. А я любуюсь тем, как густые тёмные ресницы отбрасывают тени на высокие скулы.

– Что же мы теперь будем делать?

– Ждать, – едва слышно, на выдохе, – пока исчезнет ещё кто-нибудь.

Ожидание оказывается недолгим. Не успевает Аид договорить, как оставленный им на столе голограф вспыхивает голубым, и над столешницей появляется маленькая полупрозрачная Афродита, словно изящная стеклянная статуэтка. Захлёбываясь слезами, она сбивчиво рассказывает:

– Геба 15 15 В древнегреческой мифологии – богиня юности, дочь Зевса и Геры, была на Олимпе виночерпием, после того, как Геракл возносится на Олимп и обретает бессмертие, становится его женой в знак примирения Геры и Геракла. … мы просто… по магазинам… а потом… я не успела оглянуться… исчезла…

Аид подбирается, как хищник перед прыжком.

– Оставайся, где стоишь! – рявкает он.

И Афродита, округлив испуганные лазурные, как безоблачное небо, глаза кивает, от чего золотистые кудряшки, обрамляющие идеальное кукольное личико, смешно подпрыгивают. Я отмечаю это, хотя веселиться сейчас вроде не время.

– Загрей! – на крик отца сын выскакивает, будто из-под земли. – Ты за старшего. Докладываешь мне, что происходит, каждые десять минут. Если с матерью…

Загрей, который всё это время, вытянувшись во фрунт, чеканит на каждый приказ: «Да, Вдадыка», на последней фразе хмыкает и говорит:

– Последнее мог бы не добавлять.

– Я рад, что ты всё понял, – говорит Аид, наклоняясь, целует меня в макушку и уносится в чёрном вихре.

Загрей глядит ему вслед, а потом переводит взгляд на меня. Шагает, падает на колени и на выдохе шепчет:

– Мама!

Я чувствую, как глаза начинает щипать, а в груди всё сжимается.

Порывисто обнимаю сына, треплю по чёрным волосам, нежно глажу рога, которых он так стесняется. Глупый.

Аид не позволил мне вволю натешиться с сыном. «Ты из него тряпку сделаешь! А он должен быть воином». Поэтому мой мальчик, на которого с юных лет возлагались большие надежды и свалилась огромная ответственность, рано ссутулился и стал выглядеть куда старше своих лет. Мне даже стыдно, что на вид я моложе сына. Но для Богини Весны вечная юность – дар и проклятие.

Загрей поднимается и протягивает мне руку:

– Идём, мама. Будем выполнять два поручения отца одновременно.

И мы спускаемся в подвал, а точнее – в бункер, напичканный высокотехнологичной аппаратурой. Здесь всё гудит, жужжит, пищит. За прозрачной стеной нам машет Макария. У неё на голове гарнитура, а перед глазами экран, на котором что-то мелькает.

Загрей наводит на стену затемнение – не хочет, чтобы кто-то вклинивался в наше столько редкое уединение. Ему приятно, что я просто нахожусь рядом.

Сын усаживает меня на кушетку, заботливо наливает гранатового сока. И возвращается к работе.

Я смотрю на сутулую спину, на то, как тонкие, почти девичьи, пальцы бегают по сенсорной клавиатуре, а на десятке плоских мониторов перед ним быстро сменяются схемы, цифры, таблицы, чертежи, и думаю о том, что сын отлично играет на гитаре и мечтает создать свою рок-группу. А вместо этого вынужден участвовать в бесконечных войнах, как и все мы.

Почему смертные считают, что боги проводят свои дни в бесконечных пирах и развлечениях (если речь об Олимпе) или разрабатывают планы по захвату мира (если об Аиде)?

«Знаешь, в чём смертные сильнее нас? – звучит в голове мягкий голос Тота. – Это они сочиняют мифы. Бесчисленные их варианты. И со временем они обретут статус достоверных. Настолько, что и мы начнём считать их нашими историями».

Ему самому люди надели на плечи голову ибиса. А жаль, ведь они лишили себя возможности видеть его тонкое умное лицо и янтарные глаза, в которых светятся вселенская мудрость и печаль. Он не хочет разочаровывать смертных: каждый раз, являясь им, надевает искусно сработанную маску ибиса.

Мы и сами поверим в то, что эти истории – наши.