Этьен Экзольт - Анастомоз

Не пробовать больше невинниц истошных.
Прильнув к изгрызенной ржавой решетке,
Я таю в мерцании огней проблесковых,
И пуля, что снайпером обучена метким,
С ликующим воплем бьет в шлем матовый
Мотоциклиста, замыкавшего кавалькаду —
То ему от революционеров награда
За покорность тому, кто ими признан тираном,
Но свергнуть кого не решаются,
Ибо нет среди них ему равного.
Я смеюсь, я ловким стрелкам завидую,
Каждый вечер выгуливающим винтовку,
Породистую, зоркую, сильную.
Неужели и я был когда-то подобен тем злым храбрецам
И каждый вечер проклятья
Своим посылал праотцам,
Ибо таким был завет их,
Знавшим, что силой безмерной
Будет для будущих поколений
К прошлому мрачное презрение,
В отречении от него познаем мы сладость дерзкую,
И ту гневливую ярость, которую я исповедаю
Для того, чтобы многоножкой смертельной,
От яда чьего нет спасения,
Мой дух проползал через строки,
Не поддаваясь на уловки робости,
И в мороке тьмы беспредельной
Только сам себе был светочем,
Меж слов проходил многоточием
И в танце богомола похотливого
Себя чистотой опорочив,
Мгновение находил вдохновения.
Давно уже были преданы
Мной то безумие праздное
И безобразное отторжение
Всего, что вызывает смятение.
Забыты мной гневные шрамы,
В окопах оставив медали,
Я короля почитаю с презрением,
С тем ревностно злым восхищением,
Каким должен мужчина безвластный
Мысли снабжать о самце-сопернике,
Чьей женщины привлекательность опасная
Вытягивает поллюций семя
Даже в скупой понедельник.
Об этом с тоской я думал,
Когда сквозь подземный тоннель
Машина скользнула в способную
Выдержать пророка отчаяние дверь.
В ярком страхе неоновом
Меня выталкивают прочь,
Ведут по затхлым коридорам зеленым,
Пахнущим крысиной печалью.
Вторгают меня в залу,
Пустынно-златую, черепами стены прикрывшую.
Упираются они в пол клыками алыми,
Рогами – в лепнину потекшую.
Здесь, на черном троне крылатом,
Посреди чистоты благоуханной,
Наша общая светлая матерь
Сидит, отвращеньем объятая,
Ко всему в этом мире живому.
Платье красное кружевное
Широкими расходится юбками,
Рукавами вспухает пышными,
Но груди прикрыть находит излишним,
Всех нас вскормившие когда-то.
Их лучезарная плоть белолунная,
Потеряла все вены и пятна,
Мягкая, корсетом возвышающим вздутая,
Как фотографии неумелых любовников
Притягивает к себе недоступное.
Рядом с ней однорукий полковник,
Конечность потерявший когда король
Застал его в свинарнике каменном
Со своей плодовитой женой.
В фекалиях свиных валяясь,
Одетая в подвенечное платье,
Любому себя подставляла,
Особенно предпочитая
Тех, кого муж ее презирал.
Был полковник среди них девятым,
Шесть раз королевские приняв проклятья.
Трижды обвиненный в соитии с бунтовщиками,
Дочь свою продавший революционерам,
Не получив обвинения в измене,
Поскольку была она некрасива,
Он стоял позади королевы,
По запястье погрузив в нее руку,
Надеясь на призрачное истечение,
И ничуть не желая восхождения на трон.
Был застигнут находчивым королем,
От каллиграфического доноса
Получившим кружевное намерение,
И меч, сокрушавший драконов,
Прерванным обозначил совокупление.
Средь королевских стратегов лучший,
Полковник избежал заточенья,
И был отправлен на острова южные,
Для мятежей коралловых подавления.
Вернувшись только тогда в столицу,
Когда сам король погрузился в кокон,
И постель его необъятная,
Беззаконный объяла холод.
Стал теперь он королевы спутником неотвязным,
Коего считала она прекрасным,
Совету его внимая каждому,
И силу полков, ему верных,
На праздничных площадях принимая
Парадом глумливых забвений.
О короле все же не забывала,
Все вокруг ей напоминало,
Что причина она угасанья и зла.
Ведь с тех пор, как супруга ему член отсекла,
В королевстве все хуже и хуже дела,
И все меньше плодов нам приносит земля,
В шахтах больше для нас нет мечтаний угля,
И уран не желает облучать нас зазря.
– Здравствуй мать моя, ярость,
Здравствуй мать моя, гнев.
Все слова твои словно
Песни злобной припев,
Что поют дезертиры, подпевают лгуны,
И те твари, что прячут своих чад от луны.
– Здравствуй сын мой и враг,
Мой любовник и змей,
Величайший мой дар для пустынных земель,
Разрушитель оазисов, враг миражей,
Взор чей радость пленяет ждущих спину ножей.
Я тебя призвала, как бывало и раньше,
С той же целью и с той же наградой.
Вижу я, ты все также и пьян и неряшлив,
И, надеюсь, к насилью не менее склонен,
Ибо сон мой тревожен был и недоволен,
Тем, что вскоре придет с разрушительной болью.
Есть опасность для всех, кто в моем королевстве
Жить желает в безропотной радости тесной,
И исходит она от бастарда, что был
Эти годы от наших ищеек сокрыт,
И теперь на радарах лишь проявился,
Так как прочь изошла его злая невинность.
Я решила отправить за тварью тебя,
Должен быть уничтожен тронолюбивый,
Чтоб ничто угрожать в мире сем не могло,
Той, кто тело твое без нужды породила,
И не мог он задумать ночного сверженья,
Равно сотне других потерпев пораженье.
Королевская кровь в его венах течет,
И оружьем особым будет он устранен,
Я отправлю тебя к мудрецу, что когда-то
Королю был любовником, другом, солдатом
Преуспев в сладострастных и мягких уменьях,
Награжден колдовским был тогда револьвером
Из руки короля механизм получив.
В барабане семь пуль сей хранит серафим,
Тех, что могут отродье убить королевское,
Если будет стране угрожать оно бедствием.
Сей старик тебя ждет в своем логове смрадном,
Много лет он его уже не покидает,
Говорят, что питается плотью лишь женской,
Собирает коллекцию гильотин,
Что находит чуму безутешно прелестной,
И мечтает вернуть ее в горестный мир.
Ходят слухи, что сам он – королевский бастард,
Но король много лет посмеялся назад
Над словами о том, отвергая их блеск,
Сохраняя соратнику жизнь и успех.
А оплатой тебе будет радостный год,
На который ты наш потеряешь надзор,
Избежишь ты преследований и арестов,
И внимания неугомонных гвардейцев.
И любой твой проступок в указанный срок
Будет тут же забыт и потерян,
Всех любовниц твоих кровеносный поток
И твое утверждение зверя,
Что тела их терзает, как прежде мое,
Для закона останется мягкой игрой.
– Ты исторгла меня в этот мир для потерь,
Мне по прежнему снятся твои плоть и постель.
Твоя грудь как вулкан, облака-поцелуи,
Привлекает к горячей вершине тугой,
А кровать твоя – храм, должен где побывать
Каждый в жизни своей верноподданный твой.
За убийство хочу ложь меж бедер твоих,
Снова сладость твою с изумленьем вкусить,
Читать дальше