Анна Востокова - Суздаль. Это моя земля. Легенды и мифы Владимиро-Суздальской земли

[9]

Во Владимир возвращались по трассе, так короче и быстрее, но я сдох через 15 минут после старта. Буксир невозможен. Оставлять одного не хотят. Вызывать такси – позориться перед коллегами. Решил умереть в седле! Собрал в кулак творожистый осадок, поскольку назвать это мышцами не поворачивается язык. Оскалился. Ребята выстроились, Лёха впереди, Лера рядом, Тома сзади. Лёха поучает:

– Держи, – говорит, – переднее колесо в сантиметрах десяти – пятнадцати от моего заднего, в разреженном потоке у тебя сопротивление воздуха будет меньше. Смотри, как переключаю передачи. Повторяй переключения. Жми педали в моём темпе.

На поезд успели. Только тронулись, проставился берендеевым деликатесом. Грузди с хрустом зашли на одном вдохе. Награждены титулом кулинарного шедевра без всяких излишеств, типа лучка и сметанки. Спасибо голубоглазому дедушке.

Дома встал на весы: минус 5 кг за двое суток.

Летняя жизнь длиной в полтора дня открыла новый мир, подружила с давно знакомыми людьми, преподнесла минуты восторга, серьёзные уроки и щелчки по носу. Бравое решение, принятое «на слабо», вылилось в тёплые воспоминания. Не забуду притчу, землянику, грузди, стаю ворон, Пятницу, костёр, схватку. Столько событий произошло за выходные – не верится. Улетучились иллюзии по поводу собственной спортивности. Через неделю, как только смог нормально сидеть, записался на велотренажёр с тренером.

А Суздаль навсегда остался городом, где время становится густо насыщенным и ароматным, как земляничное варенье. Где в единицу времени помещается больше, чем обычно. Сознание сужается и лезвием прорезает материю до самой сути. Так что теперь, когда жизнь подкидывает задачки, знаю, куда возвращаться за вдохновением.

Хочешь качественно прожить миг? Есть решение! Сузь даль!

[1]

Он не понимает дочь. Понимал когда-нибудь? Савельев смотрел на угловатую вылинявшую девушку-подростка, спящую на пассажирском сидении. Смотрел и не узнавал. В худой, сутулой, иссушенной Арме, одетой по московской моде в бесцветные бесформенные одежды, отец не мог найти доверчивой румяной Ариши, которую он помнил.

Тогда ей было пять. Она была его принцессой, а может, медвежонком. Потом под колесами чёрного лимузина с мигалками погибла Наталья. Пятилетняя принцесса-медвежонок и Савельев остались одни. Медвежонок перестал быть смешным и румяным: Аришины большие глаза теперь не смеялись, девочка будто нетерпеливо и тревожно ждала кого-то очень нужного. Вечерами детские глаза уставали искать, они тускнели, становились пусты и бесконечно печальны.

Ещё какое-то время, совсем недолго, Савельев чувствовал дочь: по инерции, умел покупать ей одежду, отводить и забирать из детского сада. Москва заставила больше работать. Помогала тёща, пока могла. В первый класс Аришу отвели папа и бабушка, во второй папа, начиная с третьего – соседка Саида. Престарелая одинокая Саида сначала помогала по хозяйству, потом стала готовить для печальной и не по годам мудрой девочки, потом попросилась в няни. Савельев не возражал, как не возражал против любой помощи по дому и дочери. Так и повелось.

Савельев сначала устроился дизайнером в архитектурное бюро, потом открыл свое, заказов становилось больше, Савельев не отказывался ни от ресторанов в Махачкале, ни от особняков в Красноярске. Пока высокомерные коллеги ловили жирных клиентов в пределах МКАД, Савельев на три круга объехал Россию: Калининград, Краснодар, Иркутск, Владивосток… В командировках было проще – рядом не было девочки с большими взрослыми глазами.

Савельев избегал её, признался себе в этом, когда Арме было двенадцать. Тогда он впервые увидел, как похожа Арина на Наталью. Так же как мать, Арина иронично подхмыкивала над глупостью мира и существ, его населявших. Как мать, закусывала нижнюю губу, когда была погружена в работу. Как мать перебирала волосы за ухом, когда долго не могла найти нужное решение. То и дело подмечая знакомые черты и сплетая из них иллюзию Натальи, Савельев не мог «вернуть» их обратно дочери: Арина стала для него ожившей неточной фотографией, быть рядом с которой больно. За прошедшие годы принять смерть жены Савельев так и не смог: запретил себе осознавать, отложил на потом. Пока Арина была маленькой – полно хлопот, ими удобно заполнять мысли и время. Потом работа, много работы. Калининград, Краснодар, Иркутск… Только тогда, взглянув на двенадцатилетнюю Арину, понял – не сбежать, не обмануться. Натальи не будет никогда.

Тогда же Арина стала Армой:

– Папа, а правда, что мама хотела назвать меня Машей, а ты настоял на Арине? – спросила дочь за завтраком.

– Правда, – ответил Савельев, – Маш тогда было много, а Арина всего одна. Как няня Пушкина, – не признаваться же дочери, что Машей он не согласился её назвать, потому что так звали тещу, а имя Арина выбрали «чтобы никому не обидно», ткнув в перечень женских имен в орфографическом словаре.

– Я вот что подумала, здорово было бы два имени иметь, как в Америке.

– Здорово, но неудобно, – перебил Савельев.

– Неудобно, да, но я новое придумала. Буду Армой, Арина и Мария вместе.

Арма, так Арма. В свои двенадцать Савельева звали Тучей за тёмные кудри на голове и привычку хмуриться. Кого-то звали Длинный, кого-то Чиж. Эта пусть будет Армой.

[2]

Что у Армы проблемы, поняли не сразу. Савельев окончательно выключился из системы «дочь – школа», когда Арина стала для всех Армой, классу к восьмому. Арине-Арме повезло со школой – Савельев искал подходящую школу для девочки с печальными глазами и нашёл. Ради крошечной школы с художественным уклоном пришлось переехать с Таганки на север Москвы. Верная Саида провожала и встречала девочку, покупала ручки, фломастеры, балетки, готовила с собой бутерброды, ходила на родительские собрания и отчётные концерты. Пока Арина играла на флейте, разучивала партии в школьных спектаклях, ходила по театрам и музеям, всё было ровно: в школе накачанных искусством детей боготворили.

Дети, выросшие в свободе джаза, независимого кино и творческого бардака, именуемого поиском, отличались от сверстников. Они научились видеть красоту, но совершенно не умели видеть опасности, они ценили личность, не признавали общих условностей, соперничали в творчестве и совсем не гнались за модой. Арма жила в школе, возвращалась домой не раньше восьми. Инструмент, танцы и студия керамики. Лепить, обжигать и расписывать Арма полюбила сразу, как взяла ком пластичной глины в руки. За годы учёбы полки в детской и библиотеке покрылись бессчётными уточками, слониками, ангелочками. Арма росла, глянцевые фигурки становились всё более точными, изящными, сложными. Слоников и ангелочков сменили сгорбленные клоуны с вытянутыми обречёнными лицами, уставшие хрупкие балерины, царственные колдуньи, одинокие и закрытые. Арма лепила фигурки такими, что даже стоя тесной толпой на книжной полке, они не смотрели друг на друга. Все в себе.