Анна Востокова - Суздаль. Это моя земля. Легенды и мифы Владимиро-Суздальской земли

Савельев в поделках дочери искусства не признавал, хотя керамические фигурки охотно принимали на детские выставки. Иногда Арма приносила дипломы и грамоты: её керамику хвалили за характер и образность. Какая, к чёрту, образность, если все на одно лицо: уныние, отчаяние и мрак. Обычный подростковый максимализм, только в глине, морщился Савельев.

В пятнадцать лет, несмотря на увещевания Саиды и протесты самой Армы, Савельев забрал дочь из творческой школы. Пора жить нормальной жизнью. После натужного лета с репетиторами по запущенной – чёртова студия керамики! – учебной программе Арма поступила в лицей при лучшем экономическом вузе. Два года в лицее повышали шансы девочки на поступление на «нормальный» факультет.

В декабре из лицея позвонили. Арму нашли в подсобке с признаками отравления. В рюкзаке девочки не было ни одного учебника: только телефон и два кома гончарной глины.

[3]

Дом в Суздале Савельев снял сразу, как только вопрос с поступлением в реставрационное училище был решён. Поживёт до начала учебного года, потом приедет Саида. Сам будет приезжать по мере возможности. Во Владимире живет младшая сестра Натальи – в случае чего присмотрит за племянницей.

Не такого пути хотел Савельев для Армы. От специальности «Реставрация, консервация произведений декоративно-прикладного искусства из керамики» несло пылью музейных архивов, дешевым порошковым кофе и нищетой. Реставрация и консервация. Да ещё и средне-профессиональное. Знающие коллеги успокаивали тем, что выпускники суздальского художественно-реставрационного училища горячо востребованы в центральных музеях обеих столиц; что работа в Эрмитаже, Пушкинском, или у Грабаря Арме почти обеспечена.

Остаток учебного года Арма провела дома и в школьной гончарной мастерской. Коллекцию клоунов и балерин пополнили субтильные ломаные фигурки, балансирующие на канатах, подоконниках, оградах мостов. Балансирующие и готовые сделать шаг вперед.

Савельев смотрел на спящую дочь, на глубокие тёмные пятна в глазницах, на короткие неровные ногти, на гладкие – будто сами из керамики – ладони. В ней почти не осталось Натальи. В ней и жизни-то почти не осталось.

Арма проснулась, пока он выгружал вещи из машины. С собой привезла только чемодан джинсов, холщовый мешок с инструментами для лепки и три десятикилограммовых мешка глины. Ни бутыльков с косметикой, ни пёстрых тряпок, которые, наверное, должны были быть у подростка, Арма не взяла. Может, у дочери их никогда не было?

Поделили комнаты. Дом был старый, но старательно отремонтированный специально под сдачу – с кондиционером, вай-фаем и исправным водоснабжением. Арма заняла одну из спален и угол веранды. Застеклённая веранда, опоясывающая две стороны дома, была гордостью хозяев: прохладная летом и тёплая зимой, она служила и гостиной, и столовой, и библиотекой, и курительной комнатой. Теперь ту часть, что окнами выходила на сад, заняла Арма. Оборудовала угол под мастерскую: на большом застланном клеёнкой столе лепила, сушила. Обжигать готовые фигурки было негде, они копились на столе, на стеллаже и комоде. Савельев пообещал отвезти заготовки на обжиг в школьную мастерскую, как только соберётся в Москву.

За лето исходили Суздаль вдоль и поперёк, выучили названия половины городских церквей, объехали ближние достопримечательности, многовековые храмы, музеи соседнего Владимира. Бесконечно много ходили и бесконечно много разговаривали. Сначала на безопасные дежурные темы: о том, как устроить быт, о Суздале, о дурацких его огурцах, которых в городе летом было особенно много. Потом о керамике. Оказалось, Арма не просто лепила, но живо интересовалась историей.

– Знаешь, Виноградов, который русский фарфор придумал, тоже отсюда, из Суздаля, – рассказывала Арма, пока они взбирались на земляной вал у Кремля, чтобы посмотреть на закатную реку – а погиб, между прочим, из-за своего открытия.

– Вот как? – Савельеву не было никакого дела ни до русского фарфора, ни до его изобретателя. Но ему нравилось слушать дочь. Впервые за десять лет он слушал и слышал Арму. По-настоящему. Будто не было долгого отчуждения, будто несказанные ею слова копились в огромный загашник и сейчас нескончаемым потоком обрушивались на готового слушать отца.

– Да, погиб. Прожил всего 38 лет. Виноградов долго искал рецепт, пробовал копировать европейцев, но в конце концов создал собственную технологию на местных ингредиентах. Его фарфор был получше мейсенского, даже с китайским можно сравнить, представляешь?

– Ну молодец мужик этот Виноградов, – согласился Савельев, – а в чём трагедия?

– После того, как из виноградовского фарфора научились делать всякие штуки, Черкасов, Елизаветин кабинет-министр, запер Виноградова на заводе. И никуда не выпускал, даже к семье. И здесь, в Суздале, Виноградов больше не был. Тогда рецепт фарфора считался государственной тайной. Черкасов к Виноградову специальных надзирателей приставлял, и они постоянно следили, чтобы он кому-нибудь секрета не выдал. Много всякого. Историки пишут, что его били, унижали, пишут даже, что во время обжига Виноградова силой у печи держали – чтобы постоянно за процессом следил. Хотя что там следить? Если в печь засунул и с режимом ошибся, расслабься уже.

– И чего он, сгорел что ли в печи? – отец и дочь стояли на верхушке вала, провожая последние всполохи летнего заката. Розовые, лиловые, они бликовали то здесь, то там, путаясь в бесчисленных куполах Суздаля.

– Не, не сгорел. Сначала с ума сошёл от издевательств, потом заболел и умер. Причина неизвестна. Считается, что от заточения и разлуки с родными.

– Да уж, поучительная история, – Савельев поёжился. Не то влажная ночная прохлада, не то история фарфорового первооткрывателя, но холодно стало резко и пробирало до костей, – пойдём-ка домой, темно уже.

[4]

Вернувшись домой, Савельев устроился на просторной веранде, полюбил долгие ночные чаепития. Налить пузатую кружку горячего чая с медом или домашним вареньем, уставиться в летнюю ночь и молчать о своём. Арма обычно чаёвничала с отцом, но сегодня ушла спать. От ежедневных прогулок на свежем воздухе дочь ожила, на острых скулах выступил румянец, но сил ещё не хватало.

Ночи в Суздале совсем не такие, как в Москве. Темнее, гуще. В такую ночь нельзя заглянуть – вязкая темнота, не разбавленная уличными фонарями или светом фар, надёжно укрывает пространство за окном. Кажется, снаружи нет вообще ничего – в окнах отражается только свет абажура над чайным столом, чашки, блюдца, сам Савельев. Будто враз исчезло всё лишнее, ненужное, можно сосредоточиться, подумать.

В Суздале думалось глубже, честнее. За время, проведённое здесь, Савельев многое передумал – о себе, о дочери, о том, как дальше потечёт их жизнь. Сначала мелкими рваными мыслишками – о том, что надо будет свозить Арму в Москву за новой одеждой к осени, что нужно проверить систему отопления в доме, что Саиде нужно завести карточку удобного банка, что в четверг нужно отправить эскиз заказчику из Казани… Потом научился мыслить долго, неспешно обдумывая каждую задачу, встраивая её в общий жизненный уклад.