Оксана Демченко - Перевернутая карта палача

– Я ноб алой крови, и я слышу всем даром своим в словах достойного синего ноба Монза истину без изъяна, – алый улыбнулся, мягким движением левой руки сдернул с клинка убогие тряпичные ножны. – Такой редкий случай. Полноценная истина взывает к бою. Я счастлив.

Алый, как и большинство действительно сильных нобов этой ветви дара, выглядел бедно, но опрятно. Он был еще не стар, хотя в волосах уже отчетливо серебрилась седина. Алый определенно прибыл в город не ради боя или развлечения – длинная сабля с очень малой кривизной лезвия была всего лишь деревянной копией с фамильного оружия.

Три рослых наемника хозяина новой веры, в первый миг дрогнув при виде врага, продолжили пробираться сквозь густеющую толпу. Нет большой угрозы, решили люди тщедушного.

В руках у каждого наемника будто по волшебству возник клинок, прежде ловко спрятанный под рубищем. Трое зашагали быстрее, обмениваясь жестами, распределяя роли в предстоящем бою. Коротком и простом! Ведь алый один, его оружие – жалкая подделка, его возраст – прилично за сорок…

Тщедушный человечек, вздумавший вытопить из жары и людских страхов новую веру, резво подобрал края одеяния и юркнул в щель ничтожной боковой улочки, и сгинул без следа. Даже марево жары не колыхнулось… Так что, когда трое с ревом налетели на пожилого ноба, толпа созерцала бой, не сомневаясь в его исходе… Вся толпа, кроме подлинного зачинщика спора. Он-то знал об алых куда как много!

Деревянная сабля встретила удар стальной – и выдержала, проведя чужое оружие косо, стесав хрусткую щепу с лезвия, заполированного во многих тренировочных боях.

Колено алого смяло лицо самого наглого и торопливого наемника, и никто не успел понять, как и когда ноб нагнул врага, чтобы плющить его лицо в месиво крови и костного крошева.

Раскрытая ладонь алого выбила дух из второго наёмника. Ребра крепчайшей грудной клетки загудели, как барабан, спружинили – и подались, с треском ломаясь.

Алый шагнул под удар третьего бойца, потерявшего врага из виду. Свист обозначил движение смазанного, невидимого в полете деревянного клинка – и сталь жалобно звякнула, ломаясь…

Бой иссяк. Он весь для зевак был – вспышка света и свист клинка… Мгновение, даже рассказать не о чем! Алый сразу остался единственным бойцом на площади, где вскипел и иссяк бой чести. Бой исчезающе краткий, как жизнь дождевой капли на раскаленной сковороде.

Деревянный клинок дробно запрыгал по мостовой, брошенный без внимания. Алый снова вспыхнул светом и сразу оказался у границы улицы и площади. Он заслонял собой старика, и бережно, как ядовитых змей, держал за древко две стрелы, пущенные кем-то очень ловким издали, с крыши.

– Что б тебе дома посидеть в такую-то погоду, – буркнул алый. Брезгливо переломил и уронил обезвреженные стрелы. – А не явись я за своим заказом?

– Так не готов твой заказ, – удивился старик.

– Хм… мне сказали иное, и советовали спешить. Мол, ты снова надумал странствовать и завтра уходишь из Тосэна, – удивился алый. – Ладно, разберемся. Ан, Зан – это что, тоже твои имена?

– Давно их не слышал… даже звучат странно, как чужие, – старик охотно позволил поддеть себя под локоть и побрел вниз по улице, сквозь толпу, которая трепетала и таяла перед алым нобом, буквально испарялась… – Как ты, как сын?

– Я все так же, а мой малыш подрос. Видишь, уже доверяю ему фамильную саблю, – в голосе алого ноба зазвенела гордость. – Сэн растёт толковым, и сердце горячее, и руки работящие. Остался дома, чинит крышу… жаль, я опять не познакомил вас.

– Жаль, – кивнул старик. – Но не беда. Мне покуда мил этот город. Тут… дышится.

– Скажешь тоже.

Они брели по улице, говорили и улыбались – знакомые, которые не виделись давно и вряд ли скоро повстречаются опять. И оба вроде не помнили, что только что стояли под смертью. Для алых она – не враг и не друг, всего лишь тень, которая всегда рядом с воином. А для синих нобов, знатоков слова и хранителей памяти, смерть и вовсе – невидимка. Верно сказал тщедушный: некоторым от рождения будто голову напекло…

Создатель веры, кстати, уже добежал до городских ворот, быстро их миновал и зашагал прочь, невнятно бормоча на наречии, чужом для этих мест. По жестам и выражению лица понятно одно: зол и ругается. Так он и брел, морщась и шипя, скалясь и вздыхая… пока его не окликнули.

– Кукольник, тварь дрожащая! Кто тебе позволил лезть на мои земли? – медленно выговорил бес Рэкст, поднимаясь в рост и лениво потягиваясь.

Рэкст устроил засаду в тени усохшей березовой рощицы. И сейчас, когда багряный бес спускался со взгорка к дороге, кроваво-алые искры текли по его волосам все обильнее, так что постепенно вся голова запламенела яростью.

– П-приказ, – тщедушный замер, опасливо глядя на Рэкста. – Её приказ. Испробовать тут, в четвертом царстве, веру. То есть ре… религию. Раз в полвека так и делаю. Не рычи! Я доложу: еще рано, но уже скоро. Ты…

– Мы с тобой зовёмся бессмертью, поскольку не знаем предела своих лет, – прошелестел багряный бес. Он улыбнулся ласково, но взгляд полыхнул отчаянной рыжиной, выдавая настоящее настроение. – Ты знаешь, что я высший хищник. Но ты явился сюда. На мою территорию! Ты, каменное уродство первого царства. Ты, гнусь, вечно жаждущая стать у людишек богом. Ты, знающий, что меня, хищника третьего царства, они всяко будут бояться сильнее, с верой или без нее. Это моя земля!

– Но…

– Я вытянул карту палача, когда королевой был создан новый порядок. Ты явился сюда, к палачу, потому что ищешь смерти? – еще ласковее спросил Рэкст, облизнулся и стал подкрадываться к собеседнику, широко раздувая ноздри. – Тогда выбор пути хорош. Я зовусь у людишек граф Рэкст, я проклят быть здесь, среди них. Я посажен на цепь и служу. Но это моя территория! Моя! Только моя! Даже ей с её картами, властью и иерархией не изменить мою природу. Ты видел метки? Ты чуял метки, каменная задница? Ты пересек мои метки!

– Твоя земля, кто бы спорил… я же хотел по-дружески, без обид, – залепетал тщедушный, пятясь и икая. – Исчезаю! Исчезаю…

Рэкст взрыкнул и метнулся вперед, незримый для людского глаза, стремительный. Когтистая лапа прорвала грудину Кукольника со звоном и скрипом. Прошила насквозь – и замерла, оставляя тело корчиться нанизанным на локоть… Рэкст вторым рывком выдрал свою руку из тела врага, отшвырнул его и взвыл победителем.

Тщедушный сник мешком у дороги. Но вот он дернулся, по спине прошла конвульсия – и неотличимое от человека существо стало вставать, противоестественно живое, с зияющей дырой в ребрах. Дыра постепенно затягивалась, тщедушный хлопал себя по рубахе, всхлипывал, стряхивал песок и пыль – то, во что превратилась омертвевшая плоть.