Оксана Демченко - Перевернутая карта палача

– Тварь дикая, – бормотал тщедушный. – Я доложу ей.

– Мнишь себя богом, погоду портишь, – усмехнулся багряный, и его волосы стали терять яркость. – Боги не жалуются. Убирайся. Тут все – моё.

– Так в том-то и дело! – взвизгнул тщедушный. – Куда ни сунься, ты уже был там и отметил место, как своё.

– Будешь драться за право передела?

– С тобой? – икнул Кукольник. – Нет уж… исчезаю. Мою работу можно делать и по-тихому.

Он действительно растворился, воспарил маревом в горячее бесцветное небо…

Рэкст вернулся в тень рощицы и снова принялся ждать. Его взгляд темнел и делался то ли карим, то ли болотисто-бурым с прозеленью – кто скажет наверняка? Кто посмеет взглянуть вблизи и пристально? Волосы беса потрескивали и теряли багрянец, но их всё ещё перебирал незримый ветерок непокоя…

Когда от ворот ударил конский галоп, бес Рэкст уже выглядел вполне человеком. Он равнодушно прищурился, без азарта презирая и этого исполнителя из своей свиты, одного из многих, готовых служить бесу за его золото, за свою причастность к окружению сильного.

– Мы воспользовались помощью советника, – смущенно лепетал гонец. – У нас не было времени и полного понимания… прошу прощения. Он смог вывести на площадь нужного человека в указанное вами время.

– Советник хорош, жаль, пока он не мой, – прижмурился бес. – Втащил в игру алого упрямца. Тонко, мягко, ненавязчиво… Что он запросил в оплату?

– Раздела интересов. Отсрочки для перемен в правах нобов.

– Как обычно, на два года? Допустимо… Тот синий ноб, книжный опарыш Ан Тэмон Зан. Помню его, как же… Присмотри. Прежде он был под приглядом? Какое имя он взял в княжестве Мийро? Числится нобом или же нет?

– Н-не могу вот так сразу… Умоляю простить, я выясню.

– Плохо, – в голосе беса проявилась ласковость. – Исправляйся, пока не стал уж очень заменим. Да, сегодня сходи и закажи старику список с книги. М-мм… «Сорок стратегий». На языке подлинника, старая стилистика султаната Каффы, обязательно с цветочными орнаментами и лозами. Заранее купи и отдай ему для отделки переплета тигровый глаз и сердолик. Он поймет, кто заказчик. Пусть вспотеет. Не торгуйся. Когда назовёт цену, заплати вдвое против запрошенного. Пусть злится, червь щепетильный. Скажи, хозяин сам заберет заказ. Проследи, как примет новость. Если у него есть то, что я ищу, он насторожится. Да: алого под опеку. Кукольник… он по-пустому мстителен. В отличие от меня, именно мстителен. Так что алого – под опеку. Предложи ему службу. Трижды.

– Он же из рода Донго, сами знаете… Он откажется, – смутился гонец.

– Тогда будет сам виновен в том, не знаю в чём, – зевнул бес. Подставил лицо солнцу и улыбнулся. – Ну вот, с засухой мы покончили. Каменный ублюдок ушел, и гроза ломится в гости… Я доволен.

«Насколько я могу судить по записям чиновных палат, сами эти палаты распространились повсеместно в последние две-три сотни лет. Прежде они были привычны вне нашего княжества, за горами, за Великом морем, в Онской империи, составленной из множества уездов.

Определенно, враг моего мира, готовя новую волну бед, решил наделить чиновный люд особой властью в каждой земле, при любом правителе. Он удобен – чиновный люд. Выделившись над прочими, некогда скромные переписчики и толкователи ныне творят закон, а вернее, исправляют его по подсказке. Кто шепчет им в уши? Не ведаю… Но нельзя составить записи единообразно, не имея образца! Теперь и за морем графы и бароны, и у нас чиновники девяти рангов. У них ограничено обучение чтению, у нас тоже. У них приказано именовать знатью всех, кто имеет дар крови или же дар от правителя – титул, земли, ранг. Будто одно равно другому! Будто дар крови – не долг перед людьми, а выгода для самого ноба…

Все перепуталось, и, сплетенное неловко, оно трудно приживается. Неразбериха растет, что на руку загадочному злодею и помогает дальше уродовать устои под видом их исправления. Нас приучают не смотреть в небо, не считать звезды, не любопытствовать… и не вносить нового при переписывании книг.

Ученые – у этого слова был исконный смысл, обозначающий людей, всю жизнь пребывающих в поиске нового, в неустанном труде ума. Ныне учеными именуют чиновников пятого ранга, опытных в толковании закона и громком чтении с выражением…

Наш мир еще недавно был полон живых чудес, помогающих обнадеженному сердцу биться громче. Но книги городов сделали недоступными, якобы после попытки кражи нескольких. Нобы утрачивают силу крови, растворяясь в титулованной знати. Особенные дары крови превращаются в небыль один за другим.

Уже никто не верит, что поэма о соловье и розе описывает деяния подлинного белого лекаря, а не рассказывает волшебную сказку… Что слух чести способен распознать самую тонкую фальшь в сказанном, а слово летописца имеет вес. И синий ноб вроде меня знает этот вес, даже не открыв книги…

Но пока не всё утрачено! Я гостил у нобов белой ветви, достойных именоваться исконной знатью. Они верят в свой дар и учат наизусть старинную поэму, и хранят её список не ради украшения полки, а для сбережения тех самых слов. Особенных для рода, пусть теперь некому сказать их в полную силу. И книга та – полновесна…

Ан Тэмон Зан, книга без переплета

– Сенокосец, сенокосец, держись за палку, а то ветром унесет! – прокричали из-за угла и, конечно, бросили палку.

Ул проследил её полет и чуть нагнул голову влево. Острый сучок прочесал волосы, заправил за ухо, не касаясь щеки. Никто в Заводи не умеет так уворачиваться! У остальных, полагал Ул, просто нет возможности постоянно выверять навык.

Кто придумал дразнилку, неизвестно. Зато ссадина отметила памятное время первой обиды… Ул тронул шрамик. Мгновенно ощутил, как колыхнулось воспоминание, оживляя и вплотную придвигая ту раннюю осень, первую его осень в Заводи.

Красные лодки листьев плыли в ночь. Он сидел на мостках – невесомый скелет в просторнейшей рубахе, пугало-пугалом… Он промывал свежую рану, и пальцы дрожали от обиды, которая больнее удара. В груди щемило. Казалось, что сам он такой же лист осени. Он лишился родной ветки-семьи, уплыл в ночь, и нет в памяти прежнего. Высохло… Отломилось, как черешок. Где родная ветка, есть ли ей дело до утраты листка?

В первое лето Ул много ел и не поправлялся, хотя кости быстро, резко вытягивались в длину. Так прошел месяц, второй… Худоба – мама Ула призналась недавно – к раннему сенокосу того года сделалась окончательно жуткой. Детский скелет, шатающийся под всяким ветерком – неужто живой, не привидение? – нагонял уныние и страх на соседей. Тем более, в ребенке было странно всё. Ул вызнал: сперва он лишь ныл и агукал, но скоро начал говорить связно, по-взрослому. Вмиг усвоил имена и прозвища жителей, их норов и привычки. Пристрастился к рыбной ловле. Окреп. Ближе к осени помог старому Коно смолить днище лодки и не был изгнан за бестолковость. Без маминых подсказок, наблюдая, выучил травы, самые главные для лечения нарывов и ссадин.