Карл Мунк - Один

– Зачем же собакой, – жадно ловя поцелуи, откликнулась Хейд в разрывах между всхлипами, – в любви нет различий. Мы будем равны: одинаково унижены и равно одинаково велики!

– Молчи! – кусал Один нежные губы. Одину в минуты просветления показалось, что Хейд опять изменилась. Но окатившая волна нежности к девочке смыла сомнения. Один услышал, как, спадая, шелохнулась рубаха. Потом чутки пальцы сняли с него одежды.

– Ну, что же ты остановилась? – шепнул великий, ожидая повторения того ощущения, от которого по телу пробегает дрожь.

Хейд же, отстранившись, казалась смущенной собственной смелостью и чуть покраснела. Щеки, подкрашенные огнем светильника, потемнели. Глаза стали глубже. Один только тут рассмотрел, что локоны Хейд – белокурые, редко встречающегося пепельного оттенка, словно живые, трепетали.

– Ты хороша! Ты божественно хороша, – выдохнул Один, протягивая руки. – Теперь я не удивляюсь, что твои чары свели с ума Асгард.

Хейд, словно позабыв, что обнажена и где находится, прислушивалась к чему-то, слышному лишь ей. Вполголоса напевала: наречие, певучее и мягкое, но походило на язык ни одного из известных Одину миров.

– Что за песню поешь ты, Хейд? – мелодия уводила от дневных забот, причудливо петляла, была похожа на дождь сквозь солнце. Рождала незнакомые ощущения, от которых хотелось то ли взвыть, то ли бежать из этой хижины.

– Это песня народа, который когда-то мне поклонялся, – отозвалась девочка. – Было это далеко отсюда. Море там ласковое, дни щедрые. Народ был богат и славен в работах и ратных подвигах. А над ясным миром царила моя госпожа и повелительница…

– Значит, ты обманула вначале? – уличил Один. – Кто же она, твоя госпожа?

– Ты хочешь знать или видеть?

– Есть разница?

– Конечно, – убежденно встряхнула девочка кудрями. – Знание опустошает сердце, но заполняет разум.

– Ты мудра не по летам, – Один привлек Хейд к себе. Усадил на колени.

Хейд, безвольная и равнодушная, по-прежнему рассматривала нечто, видимое лишь ей.

– Ты странная, – Один провел ладонью по гладкой щеке ребенка. Песня Хейд умиротворила желания, примирила Одина с недоступностью такой близкой плоти. Покой, доселе неведомый асу, коснулся души. – Ты похожа на сон, – добавил он.

– Может, я и есть сон, но мало кому удается проснуться, – губы приоткрылись в полуулыбке. – Знаешь, великий, отчего погиб тот славный народ?

– Землетрясение? Ураган? – наудачу гадал Один.

– Нет, всего-навсего песок.

– Песок? Эти маленькие песчинки? – Один не поверил. Да мало ли какие фантазии роятся в головке хорошенького ребенка?

Да, – Хейд легко поднялась. Тоненькая в лунном свете, закружилась, подняв соприкасающиеся кончиками пальцев кисти к потолку. Тотчас хоровод лунных песчинок стал осязаемей. Сгустился. Золотая пыль струилась через оконный проем, оседая на волосах и коже Хейд. Слоем ложилась на пол. Хейд наклонилась. Беспечно сгребла ладошкой золотой песок, дунула.

– Ты что? – Один знал цену золоту, перехватил тонкое запястье.

– Видишь, великий? – Хейд смотрела с непонятной печалью, – ты тоже погибнешь, погребенный песком!

– Я так и знал! – вспыхнул Один. – Сокровища Асгарда ты сначала превратила в ничто, засыпав улицы золотым песком. Ты разве не знаешь, что золото – лишь символ, придуманный и обусловленный обычаем?

– Я-то знаю, – прищурилась Хейд, – не знает небесный Асгард…

– Хейд! – понурился Один. – Гляжу на тебя – одно вижу, а послушаешь твои лукавые речи – будто с ведьмой толкую.

И, словно безумный, прижался лицом к груди Хейд, зарывшись в одежды: Хейд вновь облачилась в сорочку.

– Великий ас, – отстранилась девочка. – Разве не о том я тебе говорю: доверься моей повелительнице – на твоем веку не будешь знать ни поражений, ни недостатка ни в чем.

– Да ты, никак, купить меня хочешь, смешная девчонка? – улыбнулся Один. – Я ведь и так во всем первый: у меня лучший дворец, самые богатые охотничьи угодья, я собрал дружину, впору завидовать.

– Слишком поздно, – Хейд смахнула прядь с виска. – В этом городе теперь слишком много асов, которые могут похвастать роскошью и богатством, куда большими, чем у пресветлого Одина.

Луна сместилась. Теперь фигуру Хейд заливал лимонный свет. Луна, первая среди светил, залила комнату желтым свечением, делая ее непритворно жутковатой. Луна исказила даже черты чаровницы. Один пригляделся, Хейд по-прежнему была хороша, даже словно бы развилась, налившись в бедрах теплой полнотой.

Ее наивность сменилась несдержанностью. Улыбка утратила свежесть, словно и Хейд торопилась напиться из того же источника, и Один едва узнавал скромницу. С внезапной энергией, бросив взгляд на луну через плечо, Хейд накинулась на Одина со страстью, которую и подозревать трудно в такой хрупкой оболочке.

Один, словно прозрев, с силой прижал Хейд к себе. Тотчас смертная мука исказила прекрасные черты девочки. Из уст, сгущаясь облаком, потянулось что-то черное.

– Душа ведьмы! – ахнул Один.

Он никогда не доверял поверью, что ведьму всегда можно распознать в полнолуние, если попробовать уничтожить тело, в которое ведьма вселилась. Хвала предкам, что над Асгардом в этот раз сиял полный диск.

Душа ведьмы, ища щель, заметалась по комнатам. На руках Одина осталось лишь беспамятное тело старухи, в которую в одночасье обернулась Хейд.

Бросив старуху на один из сундуков, Один первым достиг порога хижины. Нарисовав в воздухе магические руны, притворил за собой дверь: теперь ведьме, как ни сильно ее колдовство, как не велика власть золота, из запертой заклинанием хижины не выбраться.

А Асгард, отупевший от попоек и к утру полусонный, разбредался по двое-трое по палатам. Среди мужских фигур вихрились юбки валькирий – на эту часть ночи у юных прелестниц были спутники.

Один бросался то к одной, то к другой группе пошатывающихся асов:

– Ведьма! Нужно убить ведьму!

Но встречавшиеся глядели на Одина красными и туманными глазами. Отмахивались:

– Какая тебе еще ведьма? Иди проспись! Лишь один юный воин, коротко стриженный, сочувственно похлопал великого Одина по плечу:

– Что? И тебе, брат, плохо? Ну, ведьма – хоть не страшно, а то мне на втором бочонке дракон привиделся! Вот чудище-то!

– И как ты с ним разделался? – машинально спросил Один, отцепляя повисшего пьянчужку.

– А я его в третьем бочонке медовухи утопил! – радостно захохотал парень.

Один, сняв руки юноши со своих плеч, перевесил малого через чей-то плетень. Ярость захлестывала Одина. Била по вискам.

– Ну, погодите! – грозил великий светлому Асгарду. – Вам это еще припомнится!

Но Асгард вряд ли был в состоянии помнить что-то, кроме того, что всегда любые хлопоты можно решить, не двинувшись с места. За те-то деньги, что были у асов? Да десяток бедолаг кинутся мух отгонять, найдется охотник и ведьму ловить. Так отвечали самые рассудительные из ошалелых асов.