Карл Мунк - Один

– Эй, на сторожевой башне! – окликнул Один стражников, стороживших невесть что и от кого: смертным пути в Асгард не было.

А мертвые воины выбирались в дружину Одином самолично – лишь так он мог собрать в Асгарде ребят, свободных от предрассудков, всегда готовых всласть повеселиться и не занудствовать о божественном предначертании. От таких героев Одина воротило, ему за глаза хватало бесконечных взвизгиваний колдуний и шаманов, взывающих к Одину по любому пустяку: от того, к примеру, будет ли в среду дождь до неистовой мольбы о двойне у черной козы.

Когда доставали просьбами особо, Один попросту сбегал из Асгарда, оставляя вместо себя кого-нибудь из парней потолковей.

В этот раз ас собрался отлучиться ненадолго: по его расчетам, от нахальных винилов с их мерзким колдуном-старикашкой уже осталась мелко нарубленная капуста.

Жесток Один не был – не был и сентиментален. Жизнь и смерть так дружно маршируют по дорогам Асгарда и Хеля, что Один не видел особой разницы. Ну, в самом деле, есть, спать и любить женщин – какая разница, в каком естестве. Жизнь и смерть – лишь чередующиеся времена года, но почему-то никому не приходит в голову сетовать, что за весной пришло лето.

Но люди, тупые в своем упорстве, отчаянно цепляются за жизнь. Осуждать их – у Одина хватало и своих забот, но он старался относиться снисходительно к страху живущих перед небытием.

К началу кровавого спектакля ас запоздал и не сразу в мешанине рубящихся насмерть людей и мельтешении лошадей разобрался, где его фавориты. За вчерашний спор с Локи Один немного стыдился.

Началось с пустяка. Кто-то припомнил былые свои подвиги. Кто-то перелил вино через край чаши Одина. А хитрец Локи, изображая из себя мудреца и всезнайку, пустился в разглагольствования:

– На поле брани побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кому больше везет. Ведь любая война похожа на азартную игру, разве что ставка крупнее.

– Ты не прав! – возмутился Один. – К примеру, в завтрашней битве винилов с вандалами никакая удача не поможет винилам одолеть и более многочисленных, и лучше вооруженных вандалов!

– На спор! – тут же подсуетился Вали.

Хмель порядком ударил пирующим в голову, иначе асы ни за что не стали бы нарушать клятвенное обещание в дела людей не вмешиваться.

– Хорошо, – протянул Один ладонь Локи, – разбивай, Вали! Пусть завтра победит тот, кто первым выступит на иоле брани!

Одна из валькирий, прислуживавших бражникам, неприметно проскользнула из залы и через минуту стучалась в покои Фригг:

– Царица! Госпожа! – зацарапала валькирия ногтем по росписной двери.

Фригг оторвалась от зеркала. Позвала:

– Да входи же! Ни минуты покоя!

Валькирия протиснула крупное тело в приоткрывшуюся щель. Плотно притворила за собой, вслушиваясь в далекий гул пира. В пиршественной зале хохотали. Кто-то завел песнь воинов в дороге.

– А, это ты, Христ! Что хочешь? Валькирия смиренно опустила голову, метнув на царицу быстрый взгляд из-под ресниц:

– Да опять Один с Локи перепились!

Фригг нахмурилась: вечные пирушки мужа ее раздражали.

– Буйствует?

Валькирия покачала головой.

– На охоту опять собирается?

Христ вновь отрицательно дернула подбородком. Фригг искривила в насмешке губы:

– Неужто покушается на честь валькирии?

– Нет, госпожа! Куда хуже: они с Локи поспорили на исход битвы!

Фригг очень надеялась, что смогла не выдать себя: она-то знала, что представляет Один, вошедший в азарт. Проспорить он может и жену, и сына, и весь Асгард в придачу, если только его разохотить.

– И в чем суть спора? – Фригг порадовалась, что голос не дрогнул.

Валькирия наклонилась и зашептала в самое ухо царицы.

– Дорожный костюм и оседлать коня! – бросила Фригг, вставая. Пора было проучить Одина, который здоровьем Бальдра поклялся не держать пари ни при каких обстоятельствах.

– Но… – замешкалась валькирия. Однако, перехватив взгляд Фригг, бросилась исполнять приказание.

Фригг вернулась заполночь, продрогшая, голодная, но довольная. И, даже не пожелав мужу доброй ночи, упала в постель, уснув с совестью честного человека.

Утром она слышала, как проснулся Один, как приоткрыл дверь ее опочивальни. Фригг вжалась в подушки и сделала вид, что спит. Она все же немного трусила: еще неизвестно, чем обернется учиненная ею проказа.

Лагерь вандалов больше походил на восточный базар, шумный, пестрый и на первый взгляд бестолковый. Но под знамена вандалов становились лишь воины, которые с насмешкой глядели в лицо смерти: причем, и своей, и чужой. Дикая орда двигалась саранчой, оставляя за собой сожженные селения, осиротевших детей, опозоренных жен. В живых оставляли трусов, справедливо полагая, что, раз показав противнику пятки, сбежавший никогда не распрямит перед победителем спину.

Нигде долго не задерживались. Не обзаводились семьями и вряд ли кто узнал бы в лицо собственных детей, даже приведись кому вернуться в оставленное место.

Вперед гнала слепая вера в собственную непогрешимость и красная мгла схваток. Вандалы не знали, не помнили оседлой жизни. Останавливаясь на миг в селениях, с удивлением и недоверием оглядывали зеленеющие озими, ленивых лошадей в теплых стойлах.

– Куда годятся эти одры? – дивились вандалы, без жалости поджигая конюшни.

И трогались дальше, нахлестывая своих вечно голодных и злых скакунов. Это воинство вожделело богатств и земель. По крайней мере, так судачили те, кому удалось уцелеть.

А вандалы катились волной захватывая все новые и новые пространства под свою сеющую ужас и крах власть. Им доставалось все встреченное золото, оружие, красивейшие женщины – они не нуждались ни в чем, но ничего и не желали. Воинственная орда, опустошившая Скандинавию, походила на волчью стаю, настигающую обессилевшую жертву. Но если у тебя не достает сил защитить самое себя, то стоит ли тебе после этого жить?

Логика была жесткой: но помогала жить, не оглядываясь. Даже если упал, не жди, что кто-то остановит на скаку лошадь, чтобы протянуть руку; раненых и заболевших даже из милосердия не добивали, торопясь дальше.

Винилы, загнанные ордой в угол, осмелились огрызнуться? Стоянка вандалов готовилась к потехе.

Военачальник привстал в седле, приложив к глазам ладонь ковшом.

– Это что еще за явление?

На возглас заоборачивались другие воины. Хохоток прошел по лагерю сквозняком.

Зрелище и впрямь было уморительное.

К лагерю, трюхая на старом осле, волокся древний бородатый старик. Осла за узду тащил полуголый мальчик, единственным украшением которому служил кожаный лоскут вокруг бедер.

Старик восседал на животном даже с известным достоинством, но осел соблюдать приличия не намеревался. Он то упирался в землю всеми четырьмя копытами, то норовил ущипнуть пук рыжей пыльной травы, сворачивая в сторону и уволакивая за собой мальчугана.