Карл Мунк - Один

– Отчего люди твоей деревни такие жалкие? Нильс оторвал взгляд от сети. Отбросил в сердцах

работу:

– Такая гниль, что узел на узле! Нужно плести новую сеть, да какая из тебя хозяйка?!

Йоханна сжалась. Нильс отер тыльной стороной ладони бороду, смахнул приставшую к курчавым волосам рыбью чешую. Встал, недовольно прошелся по хижине. Рявкнул:

– Да не таращись ты так!.. Ведьма!

Йоханна птичкой вылетела из хижины. Метнулась прочь, увязая в песке. Скоро убогие жилища селян отступили. Дорожка песка потемнела землей, нырнула в дубраву. Йоханна бросилась на траву и разрыдалась, уже не сдерживаясь. Плакалось сладко. Это был первый ее бунт против пропахшего рыбой жилья и вечного недовольства Нильса.

Приходя по утрам на берег, где соседки полоскали белье, Йоханна читала неприкрытое осуждение: женщины раз и навсегда вынесли ей приговор, гудя рассерженным роем диких пчел. Лишь много времени спустя, она догадалась, что Нильс в поселке считался завидным хозяином, и не одна девушка с радостью вошла бы в хижину его хозяйкой.

На берег Йоханна приходить перестала, проводя дни в сырой берлоге медведя по прозвищу Нильс. Девушка старалась не надоедать ему. Она прижилась у этого могучего рыжего здоровяка, как лесная птица-подранок, с перепугу запутавшаяся в складках одежды случайного путника.

Нильс на роль попечителя птичек подходил так же мало, как его мокрая, выуженная из моря, находка на женщину, которая и впрямь могла бы осчастливить этого увальня с могучим телом и вспыльчивостью молодого бычка.

Впрочем, Нильс все это время довольствовался лишь поспешными похотливыми взглядами, выжидал. Первый порыв прошел, Нильсу и самому хотелось бы чувствовать рядом с собой пышущее жаром и томлением тело красотки – найденыш, выше среднего роста и, словно веточка коралла, хрупкая и тоненькая, желаний не возбуждала.

Как-то, когда зима давно минула, берег пророс нежным шелком травы, Нильс сам рассказал Йоханне о своей первой жене, то ли гордясь, то ли укоряя неведомую Йоханне женщину за раннюю смерть.

– Слушай, заморыш! – Нильс потянулся так, что хрустнули кости, зевнул, продемонстрировав два ряда квадратных ровных зубов. – Мою первую и, видно, последнюю любовь звали Хедевиг. Вот, я скажу, была женщина!.. – Нильс закатил глаза так, что на Йоханну глянули голубоватые белки. – Я привез ее из глубин материка, увез, в чем была, за неделю до свадьбы с этим недомерком Мареном, а говорили, что он племянник могучего шамана. Только плевал я на их наговоры и порчу. Подхватил девчонку, Хедевиг лишь юбку на сорочку натянуть успела, да и была такова. Уж не знаю как, Марен дознался, что мы прячемся в этой деревеньке, а только явились однажды: Марен, шаман и еще старуха, выдававшая себя за пророчицу. Стали так рядком перед моей избой. Я вышел! – Нильс расхохотался во все горло, запрокидывая голову и прихлопывая себя по коленям. – Что хотите, мол, добрые люди? А Марен орет: «Вор! Мошенник! Грабитель!» И кидается, в кулаке нож зажал. Те двое, спутнички недоделанные, его удерживают, на меня руками машут: уйди! А Хедевиг-то тенью за моей спиной. Не успел удержать – она уже перед Мареном. Смерила его взглядом, даже у меня мурашки по спине, и говорит: «Лучше спать на одной постели с грабителем, чем с недотепой. А теперь убирайся!» И недвусмысленно так котелок с кипятком, что передником придерживала перед собой, в одно интересное место нацелила. А Марен и про нож забыл, обеими руками в свое мужское богатство вцепился, покраснел, как рак, пятится от Хедевиг. Правда, наверно, и я бы попятился: стоит моя красавица, будто окаменела, только глаза молнии мечут, а котелок с кипятком из рук не выпускает, даже костяшки пальцев побелели. Так и отбыли незваные гости ни с чем. А я со своей хозяйкой уж вдоволь натешился… Только недолго пожила, голубка! – Нильс с шумом выдохнул. И тут же рассердился, заметив, что Йоханна бездумно перебирает прозрачными пальчиками пряди локонов. – Да ты и не слушала!

Йоханна и впрямь в какой-то миг перестала слышать грохочущий бас Нильса. Там, где дорога поднималась на склон, ей привиделись трое под разлапистой елью. Паренек, долговязый и лопоухий, смотрел сочувственно, пробуя улыбнуться. Улыбка не получалась, лишь горькая гримаса кривила продолговатое лицо с уныло нависшим над подбородком бесформенным носом, усеянном веснушками. Слабо шевельнулась в призывном приветствии правая рука, но тут же упала, повиснув бесполезной плетью. Рядом прислонился к стволу старик. Йоханна присмотрелась: старик как старик. Но было в сумрачной фигуре нечто столь притягательно знакомое, что девушка, было, привстала, чтобы внимательнее вглядеться в лицо, полускрытое широкополой шляпой, надвинутой на лоб. Но увидела лишь хитрый, ярко-синий глаз из-под края шляпы да курчавую каштановую бороду, отливающую на солнце рыжиной. Фигуру старца прятал длинный темно-синий плащ, отчего незнакомец походил на летучую мышь с человеческой головой. На секунду старик цепко окинул Йоханну взглядом, девушке показалось, что, несмотря на весенний густой жар, резко протянуло сквозняком, и – еще миг, ты уйдешь следом за этим зовущим взглядом. Но тут вперед выскочила подержанной юлой старушонка, открыла беззубый рот и что-то беззвучно выкрикнула Йоханне.

– Ты на ходу спишь? – рявкнул Нильс.

И видение пропало, подернулось дымкой. «С ума я схожу, что ли?» – девушка сглотнула, удерживая сердцебиение. Ей показалось, что те, трое, которых и не было на самом деле, и есть ее племя, ее родня, и ее, пусть нескорая, пусть далекая судьба. И тогда она, чтобы не видеть и не слышать грохочущего Нильса, подхватила плошки и нещадно заскрежетала песком по закопченным стенкам утвари, время от времени вырывая новый пук свежей травы и бросая в омерзительные наросты жира и сажи на вонючем днище котлов крупный белый песок пригоршнями, пока посуда не заблестела.

Даже Нильс умолк и удивился:

– Оказывается, можешь, если захочешь, – и уже не с такой злостью захлопнул за собой дверь хижины. Йоханна с облегчением отбросила постылую работу.

На том месте, где ей привиделись трое незнакомцев, трава была притоптана, хотя рядом серебрилась крупной росой. Травинки никли под тяжелыми каплями, а в темнеющие кроны леса уходила неширокая полоса следов.

«Видел или не видел?» – оглянулась Йоханна на хижину. Решила не рассказывать о странном видении: когда у человека нет ничего своего, он начинает потихоньку обзаводиться хозяйством. У Йоханны своего – лишь тело, да и то неизвестно, кому принадлежащее. Теперь у нее была своя тайна. И, помогая Нильсу или его матери по хозяйству, Йоханна нет-нет да и бросала взгляд под разлапистую ель: паренек наведывался часто, но как-то мелькнула синяя юбка старухи, таинственный старик не пришел ни разу.