Карл Мунк - Один

– Какая я ведьма? Мало ли о чем толкуют люди?

– Да откуда она взялась? – время от времени селяне пытались припомнить, когда на холме первый раз увидели старуху.

Некоторые называли возраст своих старших детей, у которых уже свои дети. Другим снилось минувшее лето.

Впрочем, Старая Хана была тихой, убогой и безвредной. Никто, правда, не знал, как и чем она живет: скотину Хана не держала, детей, которые ее бы дохаживали на старости лет, не имела. Но просить старуха не ходила, а до остального кому дело?

Люди вскоре привыкли к метаморфозам жилища Ханы, а в остальном ничего необычайного и удивительного в старушке не было. Вот, поговаривали, за дальним лесом в одном селении живет колдун, так им и впрямь могли бы другие деревни завидовать. Умел тот колдун насылать порчу на людей и животных. Захоти, смог бы посевы побить градом. На его зов откликались сами великие асы, но это, пожалуй, уж выдумки.

От Ханы не было ни вреда, ни пользы: о старухе забыли. Тем более, что, оттащив на холм последний камень, Хана поселилась в новом жилище и затихла. Лишь редкий дым из трубы говорил в холодные зимние рассветы, что не померла старуха, жива.

Так продолжалось годы и годы. Одни жители деревни умирали, подрастали детишки. А Старая Хана жила и жила. Пока, однажды, перед самым рассветом селение не проснулось от диких криков, доносившихся с горы.

Деревня проснулась. А вместе проснулась и ярость, дремавшая до поры до времени. Люди ведь, как правило, склонны ненавидеть все, что не поддается разумению. И сельчане, вооружившись кто кольями, кто топором, бросились к холму.

Крики меж тем то стихали до невнятного бормотания, то нарастали до животного рева. Одно было ясно: кривотолки о ведьме оказались чистой правдой.

Сумрачные тени окружили хижину Ханы в тот момент, когда женский визг жертвы, которую истязала ведьма, достиг апогея.

Селяне топтались у входа, подталкивая друг друга, но первым пнуть дверь никто не решался.

Вперед выступил Фогт, обернув к односельчанам бледное лицо со всклоченными волосами.

- – Доколе же мы будем сносить ведьму бок о бок с собой?

А Старая Хана, прислушиваясь к шуму и крикам за стеной, торопилась. Ее жертва, молоденькая девушка лет пятнадцати, уже устала визжать и лишь хрипло дышала, скаля в темноте зубы.

Но Хана ничем не могла ей помочь – выбор сделан богами, по воле которых должны жить на земле среди людей прорицательницы и хранительницы древних знаний. Никто не знал, даже великие небеса, пригодятся ли людям дары, загодя приготовленные простым смертным богам. Слишком дремуче и наивно оно, человечество, лишь вступившее на путь к мудрости, чтобы знать наперед: муки Старых Хан не бессмысленны.

Люди слишком беспечно устремляются к концу своей земной жизни, чтобы оглядываться назад. Лишь дети, пока не стали взрослыми, способны с любопытством оглядывать окружающий мир – с годами им становится недосуг.

Собравшейся за дверью толпы Хана не опасалась. Знала, что криками да угрозами все и закончится. Ну, разве что найдется смельчак, ткнет горящим факелом под соломенную крышу: ведьм сжигали всегда и во все времена.

А Старая Хана знала о каждом дне и часе всех, кто жил до нее на земле – в этом заключался ее долг, и это было смыслом ее жизни. Но даже прорицательницам вечность ограничивает срок присутствия среди живых, а ее последовательница лишь глупо таращилась и на все уговоры визжала. Наверное, не следовало спешить, но Хана помнила, с каким восторгом она приняла на себя миссию хранительницы знаний в свое время.

Она и сейчас помнит восторг, когда ее предшественница, уже погибая, прошамкала, едва выталкивая бессильные слова:

– Дай ладонь, новая Старая Хана!

Но и время было другое: к богам относились с покорностью, ведуний и колдунов почитали. Нынешний век становился все более алчным: к асам взывали, когда требовалась помощь или человек надеялся жертвоприношением выклянчить что-нибудь для себя.

А девица, услышав, что ей предлагают седые волосы, беззубые десна, тянущую к земле горбатую спину, взвыла дикой кошкой. Время же Ханы иссякало, просачиваясь сквозь сито близкого утра последними блестками секунд. И тогда на Старую Хану снизошло вдохновение: нельзя допустить, чтобы из-за одной упрямицы прервалась нить времен, оборвалась память о минувшем, канули в безвестность все жившие. Еще о героях, пусть переврав, люди помнят – Старые Ханы заботливо хранили в копилке времени воспоминания о первых шажках ребенка, умершего в трехлетнем возрасте от лихорадки, и последнее слово старухи, зовущей кого-то в одиноком жилище.

– Слушай же! – Хана торопилась, глотая слова и путаясь в мыслях. – Слушай, что ты хочешь обречь на забвение и небытие! В давние времена, когда и времени еще не было, а вселенная чернела непроглядным слепым хаосом, мир состоял из разрозненных частиц, каждая из которых не подозревала о существовании другой и, конечно же, мнила себя единственной. Вселенная походила на клубок шипящих и сворачивающих хвост в спираль змей. И, сталкиваясь, частицы вселенной, взрывались на многие километры огненными завихрениями, чтобы, спустя сотни лет, донести жар до другой, такой же одинокой и бесприютной частицы – и снова взорваться, пылая бессилием перед одиночеством, с одной стороны, и желанием быть первым и единственным с другой.

Над миром простирала крылья бескрайняя ночь, безнадежная в своем могуществе. Но даже власть, дарованная темноте, вселенную не радовала. Что стоит власть, если некому поклоняться твоему могуществу? Что стоит могущество, если нет никого, кто стал бы с тобой за него бороться. И тогда из темноты, из вечности и кусочков вселенной пришел и вспыхнул чудовищный взрыв, с которым не сравниться ничему, бывшему прежде. Вселенная-вечность вынашивала свое дитя – и сотрясенный мир выплюнул из чрева одну-единственную искорку, которая, в отличие от огненных завихрений, не погасла.

И вселенная, потрясенная невиданным чудом, замерла в удивлении перед собственным порождением, ибо пустота породила разум.

Но разум не может существовать сам по себе – вселенная придумала себе новую утеху. Так народились йотуны, прародители всех сущих.

Девушка перестала всхлипывать, глядя на старуху, приоткрыв полноватые губы, отчего они походили на треснувшую перезревшую вишню. Так, непонятно и странно, в них в деревне никто не говорил. Речь о том, чтобы отобрать ее молодость, старуха больше не вела, и девушка рискнула спросить о единственном, что понаслышке ей было уже знакомо:

– Значит, йотуны и в самом деле жили когда – то? Я-то думала, что это сказка, ну, из тех, что рассказывают вечерами.

Старая Хана, казалось, не слышала, уйдя в воспоминания о событиях, которые помнить не могла, слишком короток для того человеческий век, да и век человечества не сравнится с той неоглядной далью, куда тянулись нити памяти.