Ян Барщевский - Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

Часто вспоминают они и Лебедлiвый год, когда во время той Шведской войны по всей Беларуси свирепствовали голод и моровое поветрие. Земля тогда стояла без снега, пригорки, лишённые травы, напоминали бесплодные скалы, северный ветер, проносясь над голыми полями, будто над песчаной степью, сметал сухую землю и губил своим дыханьем посевы ржи, от сильных морозов трескалась земля, гибла рыба в озёрах, скованных необычайно толстым льдом.

Пришла весна, зазеленели деревья и луга, но сердце крестьянина пронзила тяжкая печаль — поля были покрыты лебедой, колосья ржи торчали в нескольких саженях [199]друг от друга, на берега озёр волны выбрасывали множество дохлой рыбы. Голод и моровое поветрие распространились по всему краю.

В деревнях в полночь под окнами некоторых домов происходили необычайные и страшные чудеса — спящих будил громкий детский крик, но если кто-нибудь выходил из хаты, чтобы забрать ребёнка в дом, то никого на дворе не находил и плача больше не слыхал, лишь выли на соседних дворах собаки. Такие случаи повторялись часто и приводили всех в крайнее отчаяние.

«Кара Божья за тяжкие грехи», — стонал народ, и люди каждый день заливались слезами перед образом Пречистой Богоматери.

С благодарностью и умилением вспоминают старики в рассказах своих и о вас, великие души! Были вы благодетелями для крепостных, соседей и несчастных земляков ваших. В час неурожая щедрой рукою давали помощь бедным крестьянам, вдовам и сиротам; народ, гонимый жестокой судьбою и несправедливостью, вы поддерживали мудрым советом, воскрешали надежду в сердцах, напоминая о всемогуществе и милосердии Божьем. Никто не ушёл без утешения из вашего дома, и обогретый нищий, покидая ваш порог, с успокоением в сердце благословлял небеса. Не искали вы награды на этом свете за добродетель свою, не искали пустой славы, за которой бесталанные люди гонятся, как дети за игрушкой: вознаграждение ваше, слава ваша — пред лицом Господа. [200]

Накануне Нового года мой дядя со слепым Францишеком и двумя соседями вспоминали минувшие времена, говорили об урожаях и о бедствиях, что испытал этот край, когда посеянный хлеб пропал в поле и скотина перемёрла от заразы; обсуждали, как улучшить пашни и сенокосы, как завести хорошее стадо, о выгоде, которую может получить от этого рачительный хозяин, и как прививать садовые деревья. До полудня и после обеда, только и говорили, что об этом. Наконец, дядя сказал гостям:

— На другой день после Рождества я гостил у пана Мороговского, много там было господ, которых я видел впервые, да только разговоры их меня не увлекли. Бог знает, о чём они там болтали, переходя с одного предмета на другой, говорили о собаках и лошадях, об удачах и неудачах в карточной игре, ругали и хвалили своих приятелей, перешли, наконец, к Библии. Тут уж и впрямь показали, что они за птицы — болтали о том, в чём ничего не разумеют, да может, даже и не читали. Пан Мороговский не выдержал и попросил их, чтоб не подавали дурного примера молодёжи и женщинам. Куда приятней мне посвятить сегодняшний день беседе с добрыми соседями; разговор наш не оскорбит Бога.

— Это всё мудрствования нынешней молодёжи, — подтвердил пан Сивоха. [201] — Ещё ляжет мороз на молодую крапиву. Опомнятся, как коснётся их во гневе десница Господняя.

— Я заметил, — сказал дядя, — что Янкó во время того разговора сидел молча и смотрел на них со стороны, не желая вообще вмешиваться в эти споры.

— Я, дядюшка, помню слова, что слышал от своего учителя — люди впадают в неверие не оттого, что видят в вере какие-либо недостатки, а потому, что, имея неповоротливый разум и притуплённые распутной жизнью чувства, не способны ни ощущать, ни любить, ни понимать истину религии. Потому я и молчал, ибо что толку спорить с людьми, понятия и познания которых столь ограниченны.

— Это правда. Они не понимают, что означает быть добрым человеком, а думают лишь о заслугах и гербах своих предков. Но почему ж вместе с гербами не унаследовали они стародавних добродетелей, а ведь в старину почитали веру, и Бог благословлял жизнь.

Стась, прерывая разговор, спросил отца:

— А кто сегодня будет рассказывать истории?

— Твоя очередь, — сказал тот, улыбнувшись.

— Я, папа, расскажу о Твардовском. [202]

— Хорошо, расскажи о нём, мы все будем слушать.

— О! Я много слыхал о Твардовском, — заметил пан Лотышевич. [203] — Это был великий чернокнижник, но может, Стась расскажет о нём что-нибудь новое?

— Хозяин, у которого мы живём, [204] — сказал Стась, — рассказал нам, что Твардовский ходил в школу в Полоцке. Учился он хорошо, да только не слушался учителей, тайком читал запрещённые книжки и так дошёл до того, что совсем не боялся смертных грехов. Наконец выучился чернокнижничеству и продал свою душу злому духу, а профессоры и отец-префект ничего об этом не знали и сделали его директором [205]над несколькими студентами начальных классов.

Твардовский в свободное от наук время иногда развлекал вверенных ему учеников, показывая им разные диковинные вещи. Однажды погода была ясная и тихая, студенты в комнате из открытого окна пускали в воздух мыльные пузыри. Твардовский, стоя рядом, сказал:

— Смотрите! На ваших пузырях по воздуху летают чёртики.

И вправду, они увидели, что на прозрачных мыльных пузырях сидели какие-то уродцы наподобие крылатых купидончиков, глазки крохотные, светлые. Корчили они забавные рожицы и поглядывали на ребят. Один студент испугался и закричал: «Иисус, Мария!», и видение тут же исчезло. Ни отец-префект, ни профессоры ничего про это не узнали.

Был среди них студент Гугон, которого Твардовский любил больше остальных. На загородных прогулках разговаривал чаще всего с ним, и если Гугон хотел что-нибудь купить и просил денег, никогда ему не отказывал, всегда хвалил его, будто тот учился лучше остальных.

После девяти часов вечера, когда студенты ложились спать, Твардовский обычно уходил из дома и до полуночи развлекался где-нибудь в городе у своих знакомых, а отдельную комнату, где он иногда занимался один, замыкал на ключ. Никто из товарищей не знал, какие у него там были книжки, и даже Гугону не позволял он заходить туда одному.