Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

А егда еще былъ в попѣхъ, прииде ко мнѣ исповѣдатися дѣвица, многими грѣхми обременена, блудному дѣлу и малакии всякой повинна, нача мнѣ, плакавшеся, подробну возвѣщати во церкви, пред Евангелиемъ стоя. Аз же, треокаянный врачь, слышавше от нея, сам разболѣвся, внутрь жгом огнемъ блудным.

И горко мне бысть в той час. Зажегъ три свѣщи и прилѣпилъ к налою, и возложилъ правую руку на пламя, и держалъ, дондеже во мнѣ угасло злое разжежение.

И отпустя дѣвицу, сложа с себя ризы, помолясь, пошелъ в дом свой зѣло скорбенъ; время же яко полнощи. И пришед в свою избу, плакався предъ образом Господним, яко и очи опухли, и моляся прилѣжно, да же отлучит мя Бог от детей духовных, понеже бремя тяшко, не могу носити. И падох на землю на лицы своем, рыдаше горце, и забыхся лежа.

Не вѣмъ какъ плачю, а очи сердечнии при реке Волге. Вижу: пловут стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты зла-ты, и все злато. По единому кормщику на них сидѣльцов. И я спросилъ: «Чье корабли?» И онѣ отвѣщали: «Лукин и Лаврентиевъ», – сии быша ми духовныя дѣти, меня и дом мой наставили на путь спасения и скончались богоугодне. А се потом вижу третей корабль, не златом украшен, но разными красотами испещренъ, красно, и бѣло, и сине, и черно, и пепелесо, егоже умъ человѣчь не вмѣстит красоты его и доброты; юноша свѣтелъ, на кормѣ сидя, правитъ; бѣжит ко мнѣ из-за Волги, яко пожрати мя хощет. И я вскричал: «Чей корабль?» И сидяй на нем отвѣщал: «Твой корабль. На, плавай на нем, коли докучаешь, и з женою, и з дѣтми». И я вострепетахъ и, сѣдше, разсуждаю, что се видимое и что будетъ плавание.

А се по мале времени, по писанному, «обьяша мя болѣзни смертныя, бѣды адовы обыдоша мя, скорбь и болѣзнь обрѣтох» 31. У вдовы начальник отнял дочерь. И аз молих его, да же сиротину возвратит к матери. И онъ, презрѣвъ моление наше, воздвиг на меня бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежал в забыти полчаса и болыни, паки оживе Божиим мановением. Он же, устрашася, отступился мнѣ дѣвицы. Потом научил ево дьяволъ: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по землѣ в ризах. А я молитву говорю въ то время.

Таже инъ начальник во ино время на мя разсвирѣпел: прибѣжавъ ко мнѣ в дом, бив меня, и у руки, яко пес, огрыз перъсты; и егда наполнилась гортань ево крови, тогда испустилъ из зубовъ своих мою руку и, меня покинувъ, пошел в дом свой. Аз же, поблагодаря Бога, завертѣвъ руку платом, пошел к вечернѣ. И на пути он же наскочил на меня паки со двема пистольми и запалил ис пистоли. И Божиимъ мановением на полке порох пыхнулъ, а пистоль не стрелила. Он же бросил ея на землю и из другия запалил паки. Божия же воля так же учинила: пистоль и та не стрелила. Аз же прилѣжно, идучи, молюсь Богу; осѣнил ево больною рукою и поклонился ему. Онъ меня лаетъ, а я ему говорю: «Благодать во устнѣхъ твоих, Иван Родионович, да будет».

Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всево ограбя, и на дорогу хлѣба не дал. В то же время родился сынъ мой Прокопей, что нынѣ сидит с матерью и з братом в землѣ закопан 32. Аз же, взяв клюку, а мать – некрещенова младенца, пошли з братьею и з домочадцы, амо же Богъ наставит, а сами, пошедъ, запѣли божественныя пѣсни, евангельскую стихѣру, большим роспѣвом, «На гору учеником идущим за земное Вознесение, предста Господь, и поклонишася ему» 33, – всю до конца, а пред нами образы несли. Пѣвцов в дому моем было много, – поюще, со слезами на небо взираем. А провождающии жители того мѣста, мужи, и жены, и отрочата, множество народа, с рыданиемъ, плачюще и сокрушающе мое сердце, далече нас провожали в поле. Аз же, на обычном мѣсте став и хвалу Богу воздав, поучение прочетъ и благословя, насилу в домы ихъ возвратил; а з домашними впред побрели и на пути Прокопья крестили, яко каженика Филиппъ древле 34.

Егда же аз прибрел к Москвѣ к духовнику цареву протопопу Стефану 35и к другому протопопу, к Неронову Иванну 36, они же обо мнѣ царю извѣстиша, и с тѣхъ мѣстъ государь меня знать почал.

Отцы же з грамотою паки послали меня на старое мѣсто. И я притащился – ано и стѣны разорены моих храминъ. И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвигъ бурю. Приидоша в село мое плясовые медвѣди з бубънами и з домрами, и я, грѣшник, по Христѣ ревнуя, изгнал их, и хари и бубны изломал на поле един у многих, и медвѣдей двух великих отнял – одново ушибъ, и паки ожилъ, а другова отпустил в поле. И за сие меня боярин Василей Петрович Шереметев, едучи в Казань на воеводство в судне, браня много, и велелъ благословить сына своего бритобратца 37, аз же не благословил, видя любодѣйный образ. И онъ меня велѣлъ в Волгу кинуть; и, ругавъ много, столкали с судна 38.

Таже ин начальникъ на мя разсвирѣпѣвъ, приехавъ с людми ко двору моему, стрелял из луковъ и ис пищалей с приступом. А я в то время, запершися, молился ко Владыке: «Господи, укроти ево и примири, имиже вѣси судбами!» Он же побѣжал от двора, гоним Святым Духом.

Таже в нощь ту прибѣжали от него, зовут меня к нему со слезами: «Батюшко-государь, Евфимей Стефанович при кончинѣ и кричит неудобно, бьет себя и охает, а сам говоритъ: “Дайте батька Аввакума, за него меня Богъ наказует!”» И я чаял – обманываютъ меня, ужасеся духъ мой во мнѣ, а се помолил Бога сице: «Ты, Господи, изведый мя из чрева матере моея, и от небытия в бытие мя устроил, аще меня задушатъ, причти мя с митрополитом Филиппомъ Московским 39; аще ли зарѣжутъ, и ты, Господи, причти мя з Захариею-пророком 40; аще ли посадят в воду, и ты, Владыко, яко и Стефана Пермъскаго 41, паки свободишь мя!», – и, молясь, поехал в дом к нему, Евфимею.

Егда же привезоша мя на двор, выбѣжала жена ево Неонила, ухватила меня под руку, а сама говоритъ: «Поди-тко, государь наш батюшко, поди-тко, свѣтъ наш кормилец!» И я сопротив: «Чюдно! Давеча был блядин сынъ, а топерва – батюшко миленькой. Больше у Христатово остра шелепуга та, скоро повинился мужъ твой!»

Ввела меня в горницу – вскочил с перины Евфимей, пал пред ногама моима, вопитъ неизреченно: «Прости, государь, согрѣшил пред Богомъ и пред тобою!» 42, а сам дрожит весь. Ия ему сопротиво: «Хощеши ли впредь цѣлъ быти?» Он же, лежа, отвѣщал: «Ей, честный отче!» И я реклъ: «Востани! Богъ простит тя». Он же, наказанъ гораздо, не могъ сам востати. И я поднял и положил ево на постѣлю, и исповѣдал, и маслом священным помазал; и бысть здрав, так Христос изволилъ. И з женою быша мнѣ дѣти духовные, изрядныя раби Христовы. Так-то Господь гордымъ противится, смиренным же даетъ благодать 43.

Помале инии паки изгнаша мя от мѣста того. Аз же сволокся к Москвѣ, и Божиею волею государь меня велѣлъ поставить въ Юрьевецъ Повольской 44в протопопы. И тут пожил немного – только осмъ недѣль. Дьявол научил попов и мужиков и бабъ: пришли к патриархову приказу, гдѣ я духовныя дѣла дѣлал, и, вытаща меня ис приказу собранием, – человѣкъ с тысящу и с полторы их было, – среди улицы били батожьемъ и топтали. И бабы были с рычагами, грѣхъ ради моих убили замертва и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибѣжал и, ухватя меня, на лошеди умчалъ в мое дворишко и пушкарей около двора поставил. Людие же ко двору приступаютъ, и по граду молва велика. Наипаче же попы и бабы, которыхъ унималъ от блудни, вопятъ: «Убить вора, блядина сына, да и тѣло собакам в ровъ кинем!»