Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

Луне пришел. Весь мир златой надел венец.

И венценосные на троне бирюзовом

Вино преподнесли его испить готовым,

И мчатся в монастырь — он звался Перисуз, —

В день путь свой совершив, ни в чем не зная уз.

И там, где небеса как цвет глазури синий,

Бродили, протянув узор волнистых линий,

Как души мудрецов — зеленые ковры,

А воздух — ласковость младенческой поры.

Прохладный ветерок приятней ветров рая,

Лужайка в лютиках от края и до края.

Каменья словно храм; обвили их вьюнка.

Причесывая луг, струятся ветерки.

И говор горлинок и рокот соловьиный

Меж пламенных цветов сплелись в напев единый.

Пернатых волен лёт, не страшно им людей,

Порхают радостно меж трепетных ветвей.

Две пташки здесь и там, прижавшись друг ко другу,

Дают пример цветам, дают отраду лугу.

На луг пришел Шапур, и для услады глаз

Хосрова светлый лик он создал в третий раз.

Узрев безбурный луг под куполом лазури,

Здесь гурия вино решила пить меж гурий.

И вновь увидели красавицы глаза

То, чем смирилась бы души ее гроза.

Она поражена подобной ворожбою,

Уж дев играющих не видит пред собою.

Сосредоточен взор, встает она, идет,

Изображение в объятия берет.

Ведь в нем отражено ее души мечтанье,

И вот оно в руках! И счастье и страданье!

Она в беспамятстве, она стоит едва,

Шепча недолжные — забудем их! — слова.

Да! Коль все меры взять и слить все меры эти,

И дивов, как людей, в свои поймаем сети.

Лишь те, чей лик из роз и что подобны дню,

Столепестковую увидели родню,

Как стало ясно им, что облик сей красивый —

Не зло, что не грешны тут сумрачные дивы.

В работу мастера вгляделись, — не скрывать

Хотят ее теперь — смотреть и восхвалять.

Кричат красавицы: «Пусть все придет в движенье, —

Клянемся разузнать, чье здесь изображенье!»

Увидела Ширин, что их правдива речь

И что хотят они печаль ее пресечь.

«Ах, окажите мне, — она взывает, — помощь!

Ведь от друзей друзьям всегда бывает помощь.

Чтоб дело подогнать, порою нужен друг,

Порою нужен он, чтоб дел сомкнулся круг.

Лишь с другом не темна житейская дорога.

Нет ни подобия, ни друга лишь у бога».

Промолвила Ширин с великою тоской:

«Навек утрачены терпенье и покой.

Подруги! Этот лик мы от людей не скроем.

Так выпьем за него! Веселие утроим».

И снова на лугу — веселие одно.

Пир начинается, вино принесено.

И за газелями поются вновь газели,

И голос кравчего приятней пьяных зелий.

Напиток горький пьет сладчайшая Ширин.

О горечь сладкая! Властнее нету вин.

И с каждой чашею в томлении великом

Ширин целует прах, склонясь пред милым ликом.

Когда же страсть и хмель ей крепче сжали грудь, —

Терпенье тронулось нетерпеливо в путь.

Ширин, одну Луну поставя при дороге, —

«Кто ни прошел бы здесь, — приказ дает ей строгий, —

Узнай, что делает он в этой стороне,

Об этом облике что может молвить мне?»

Одних спросили вслух, других спросили тайно.

Что ж? Все таинственно и все необычайно!

И тело Сладостной ослабло в злой тоске,

И все от истины блуждали вдалеке.

И, как змея, Ширин в тоске сгибалась грозной,

Из раковины глаз теряя жемчуг слезный.

Все души Птица чар измучила вконец.

Но вот является. Ее обличье — жрец.

И лишь прошел Шапур три иль четыре шага,

Почудилось Ширин: встречала где-то мага.

Шапур приятен ей: хоть кисть он позабыл,-

Рисунок черт своих ей в сердце он вложил.

«Позвать его сюда, — слова ее приказа. —

Чтоб здесь он все узнал из нашего рассказа.

Быть может, знает он, кто нарисован тут,

И где его страна, и как его зовут».

И вот прислужницы путь истоптали: слово

Шапуру вымолвят — к Ширин несутся снова.

Шапур, потупя взор, неслышно прошептал:

«Я далеко зашел, но все ж далек привал».

Но уж в своих сетях они видит лапки дичи.

В их беге видит он, что ждать ему добычи.

Он молвил: «Этот перл не надлежит сверлить,

А если и сверлить, то надо спесь забыть.

И вот бегут к Ширин служительницы снова, —

То, что сказал им жрец, сказать ей слово в слово.

Лишь луноликая услышала их — вмиг

В ней закипела кровь: в душе огонь возник.

Сверкая серебром, жреца покорна власти.

До гор вздымая звон ножных своих запястий,

Ширин летит к нему, волнуясь и спеша,

Как тополь, стройная, плавна и хороша.

Хрусталь прекрасных рук опишешь ли каламом!

И схожи локоны с буддийским черным храмом.

А косы, обратя в закрученный аркан,

Как бросила она? Обвила ими стан.

И, видя стан ее, и лик ее и плечи, —

Художник рук своих лишается и речи.

Она — игрушка, да! Но странно… не понять:

Играет тем она, кто ею мнил играть.

Индус! Ты сердце взял рукою ловкой, дерзкий!

Она, как тюрк, за ним! Не быть с обновкой, дерзкий!

О тюркская напасть! Покорствуя красе,

Индусами пред ней склонились тюрки все.

Откинула покров. Жемчугоносным ухом,

Блестя как ракушкой, премудрость ловит слухом.

В ее речах есть соль, в очах лукавство есть

Так с магом говорит, как понуждает честь.

«Хоть на кратчайший срок ты будь к моим услугам,

Хоть на мгновение ты стань мне добрым другом».

Сей голос услыхав, как опытный хитрец,

Замедлить свой ответ замыслил мнимый жрец.

Но, ведавший язык нарциссов томных, все же

Свой разум он забыл и речь утратил тоже.

Вознес хвалу он той, что всех пери милей,

И, как велит пери, садится рядом с ней.

«Откуда ты, скажи, и где твоя обитель, —

Она промолвила, — и здешний ли ты житель?»

Тут опытная речь Шапура расцвела:

«Я много знал добра и много ведал зла.

Я — избран; для меня нет тайны ни единой

Ни у подножий гор, ни у одной вершины.

Я запад ведаю и ведаю восток.

Все страны я познал, познать всю землю смог.

Да что земля! О всем, что от Луны до Рыбы,

Мои уста, поверь тебе сказать могли бы».

Увидела Ширин: самоуверен он, —

И задает вопрос: «Кто здесь изображен?»

И отвечает ей художник тонкий, мудрый:

«Да будет глаз дурной далек от пышнокудрой!

Сказ о начертанном завел бы в долгий лес.

Но тайна образа за тьмой моих завес.

Я все события, что в сердце мной хранимы,

Тебе поведаю, но здесь ведь не одни мы».

И вот велит кумир кумирам быть вдали,

Велит, чтоб звездный круг вдали они плели.

И звезды растеклись. Шапур не медлил боле, —

Пустил словесный мяч он на пустое поле:

«Пред этим ликом лик померкнул бы любой.

Здесь областей семи светило пред тобой.

Он мощью — Искендер, своим огнем он — Дарий,

Он — Искендер, и вновь скажу о нем: он — Дарий.

В сознании небес он с блеском солнца слит.

Он — семя, что земле оставил сам Джемшид.