Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

Он — царь царей — Хосров, и вымолвлю я смело:

Того, где он царит, счастливей нет предела».

С душой он говорил, текли его слова,

На душу гурии он простирал права.

Текли его слова. Ширин ему внимала,

И речь отрадная ей сердце обнимала.

В реченье каждое вникала, и опять

Все о Хосрове должен был он повторять,

И слово каждое в душе ее пылало,

Преображенное, как рдяный пламень лала.

Уж тайны не было, с нее совлек покров Шапур,

явя Ширин ручей прозрачных слов:

«Напрасно от меня ты тайну укрывала.

Что держишь речь свою за тенью покрывала?

О роза, распустись, чтоб сделались видны

Все лепестки. Слова открыто течь должны.

Когда ты обрести желаешь исцеленье,

От лекаря скрывать недуг свой — преступленье».

В кудрях чуть видимый, потупился кумир.

Милей смущения еще не видел мир.

То за полу беря, то в грудь вонзая жало,

Любовь ее слова на привязи держала.

Но, на него взглянув, она решила вдруг

С сосуда крышку снять: пред ней надежный друг.

Шапура не страшась, к нему подсела ближе.

Со рта сняла печать и жемчуг речи нижет:

«Чтобы господь всегда доволен был тобой,

Ты сжалься над моей печальною судьбой.

Мою сжигают кровь черты изображенья,

Целую вновь и вновь черты изображенья.

Рок спутал дни мои, спокойствие круша,

Как кудри, скручена, запутана душа.

Мне помоги в любви, о друг мой, хоть немного.

И от меня, дай срок, придет тебе помога.

Все скрытое в душе я в твой вложила слух.

И ты мне все открой, мой дух не будет глух».

И чародей Шапур уж не считает лживость

Оружьем, что верней и лучше, чем правдивость.

И, как запястья, он припал к ее рукам.

И, как запястья, он упал к ее ногам.

И восклицает он: «О светоча сиянье!

О всех увенчанных надежда и мечтанье!

Мрачнее сумрака тебе хотящий зла!

Как месяц молодой, твоя душа светла!

Покорно чту того, кто служит мне защитой,

Тебе открою все, с твоим желаньем слитый.

Рисунок этот мой, и мною создан он.

На нем Хосров Парвиз был мной изображен.

Обличья уловил я каждую примету,

Но лишь рисунок тут, души в нем все же нету.

Я знаю живопись, ей обучился я,

Но душу принести не смог в твои края.

В подобье влюблена! Оно — лишь тень! Взгляни-ка

На прелесть тонкую его живого лика!

Увидишь целый мир, что создан из лучей,

Свет, озаривший мир, но все еще — ничей.

Могуч и ловок он, искусен в каждом деле.

Во гневе — лютый лев, в любви — нежней газели.

Он роза, что зимы не ведала невзгод.

Он юность, в нем весна сияет круглый год.

Вкруг розовых ланит еще не видно тени,

И с лилией он схож, с нежнейшим из растений.

Дохнет — и сто дверей пред ним раскроет рай.

Луну повергнет ниц ланит расцветший май.

Он сядет на коня — и он Рустема краше,

Он Кей-Кобад, когда в его деснице — чаша.

Когда дары сберег для любящих сердец, —

Каруновых богатств разломится венец.

Реченьем извлечет жемчужины из лала,

Его рука сердца из барсов извлекала.

Когда же тронет он в порыве стремена, —

Ему погоня бурь уж будет не страшна.

Спроси — откуда он? Он от Джемшида родом.

Спроси про сан его — он царь земле и водам.

На небе стяг его, нет, не в земной пыли!

И для его коня узки пути земли.

Однажды он во сне твои увидел очи,

И потерял он сон с блаженной этой ночи.

Не поднимает чаш, ни с кем не пьет вина.

Забыл дневной покой, и нет ночного сна.

Друзей покинул он; лишь ты в померкшем взоре,

Пусть никого не жжет такое злое горе!

Я от него пришел, я лишь его гонец.

Я все тебе открыл — моим словам конец».

Так он жемчужину сверлил многообразно.

Немало ловких слов пред ней рассыпал разных.

И, сладкоречнем смущенная, Ширин

Вкушала речь его, как сладость лучших вин.

Изнемогла она, сто раз была готова

Упасть, — и превозмочь себя умела снова.

Помедлила, потом промолвила:

«Мудрец, Как нашей горести положишь ты конец?

«Ты солнца яркого внимаешь укоризне:

Ты ярче, — рек Шапур, — знай только счастье в жизни!

Ты помыслов своих Бану не дай постичь,

А завтра ты скажи: «Стрелять желаю дичь».

Ты на Шебдиза сядь, и, будто без заботы,

Ты на охоту мчись, а там беги с охоты.

Твой не задержат бег ни воины, ни знать:

Их резвым скакунам Шебдиза не догнать.

Пространство пролетай, как быстрое светило,

И мчаться за тобой дана мне будет сила».

С Хосрова именем он перстень ей дает:

«Возьми и совершай поспешный свой поход.

Коль юного царя увидишь ты дорогой,

Яви свою луну, не будь напрасно строгой.

Златоподкованный под ним гарцует конь,

В рубинах весь наряд, их радостен огонь.

В рубинах плащ его, в венце его — рубины,

И рот — рубин, и все — рубинный блеск единый.

Не встретишь ты царя, — узнай, где Медаин,

Спроси про верный путь меж взгорий и долин.

Когда отыщешь путь в пределы Медаина,

Увидишь: Медаин — сокровищниц долина.

Там замок у царя — пред ним ничто Фархар,

Рабыни в нем полны необычайных чар.

У входа встанет конь, в прах ноги врыв с размаха,

Привратнику яви горящий перстень птаха.

О кипарис! Тот сад принять тебя готов.

Будь радостной, как ветвь под тяжестью плодов.

К Парвиза красоте простри свободно длани

И подведи итог томлений и желаний.

Но я — лишь только тень, венцу я не под стать,

И как же смею я тебя увещевать!»

Умолк Шапур, и вот Луну объяли чары,

А хитрость в гурии раздула пламень ярый.

И он ушел, решив: «Надежда мне дана»,

Луну покинул он; луна была одна.

Бегут прекрасные к своей Ширин и рады

С ней рядом заблистать, как светлые Плеяды.

И месяц приказал блестящим звездам: «Прочь

Отсюда всем бежать, пока не минет ночь,

Подковами коней гороподобных горы

Разрыть, как рудники, побег начавши скорый!»

Целительницы душ, отправив паланкин,

Пустились в путь, блестя над ширями долин.

Беседуя, смеясь, речам не зная края,

Путь провели, — и вот луга родного края.

Всем отдохнуть дает родной приветный кров.

Но сердце Сладостной под тяжестью оков.

Вот полночь. Целый мир наполнен дымом ночи,

И сном наполнены ночного мира очи.

Навесили покров над солнечной главой,

Цветок пылающий укрыли под листвой.

Ширин пришла к Бану: «Я к солнцу, я к величъю

Пришла. Позволь с зарей мне выехать за дичью.

Назавтра прикажи — о ты, чье имя чтут! —

Шебдиза бурного освободить от пут.

Помчусь я на коне, стреляя дичь проворно,

А вечером к тебе приду служить покорно».

«О светлая Луна! — в ответ Михин-Бану, —

Что конь! Тебе отдать могла б я всю страну.

Но вороной Шебдиз, запомнить это надо,

Неудержим. Скакать — одна его отрада.