Эдуард Фукс - История нравов. Галантный век

Первоначально единственными актерами были мужчины, исполнявшие также женские роли. Это вполне отвечало стилю и гротескным намерениям фарса. Мужчина в женской роли мог гораздо сильнее отвечать на дерзкие авансы партнера или же ограждать себя от них. Однако в один прекрасный день выяснилось, что без женщины-актрисы не обойтись. Произошло это не потому, что постепенно утончавшийся вкус уже не переносил скабрезности, нуждаясь в более изысканной пище, а потому, что абсолютизм пристрастил услышать самые грубые сальности из уст пикантной хорошенькой актрисы, а не из уст мужчины, которому сальность все равно нипочем. В этот момент и явилась на сцене женщина. Это произошло во второй половине XVII века, сначала в Англии, в 1660 году, потом во Франции и около того же времени и в Германии.

И женщина как нельзя лучше выполняла предъявленные к ней «утончившимся» вкусом требования, и прежде всего в Англии. Об английских комедиях эпохи Реставрации и исполнявших в них женские роли актрисах говорит Маколей в своей истории Англии. «Эпилоги отличались крайней разнузданностью. Их произносили обыкновенно наиболее популярные актрисы, и ничто так не приводило в восхищение испорченную публику, как если самые скабрезные стихи произносились красивой девушкой, о которой все были убеждены, что она еще невинна».

В особенности же любила публика такие пьесы и песни, где действие происходило в графских или княжеских будуарах. И действие в самом деле то и дело переносилось туда. В «Картине Парижа», вышедшей в 1783 году, говорится: «Певицы предпочитают песни настолько откровенные, что приходится закрывать лицо веером. Каждая фраза здесь насыщена двусмысленностями и грубыми шутками. Во всем царит крайняя испорченность. Все женщины, развратные нравы которых описываются, — графини или маркизы, жены президентов и герцогов. Среди них нет ни единой мещанки».

Серьезный поворот от этого господства на сцене скабрезности произошел только тогда, когда буржуазные идеи победили и в жизни. Там, где это случилось раньше, и театр раньше был очищен от грязи и сальностей.

Наряду с комедиями и фарсами особенно привлекали публику танцы и балет. Одно время они даже возбуждали в ней еще больший восторг, чем драматизированные в комедии сальности, так что в каждой даже небольшой труппе комедиантов имелась пара танцоров, а в более значительных — и целый балет. В появившихся в 1769 году «Письмах об искусстве танца и балете», составленных знаменитым танцором Новерром, тем самым, который получал от страдавшего манией величия Карла Александра Вюртембергского больший оклад, чем все его чиновники вместе, говорится: «Танцы и балет в наше время — настоящая модная болезнь. Публика увлекается ими до умопомешательства, и никогда никакое искусство не пользовалось таким успехом, как наше. Увлечение балетом замечается повсеместно и заходит очень далеко. Все государи украшают им свои представления. Самая ничтожная бродячая труппа тащит с собой толпу танцоров и балерин, даже шарлатаны и шуты больше рассчитывают на способности балетов, чем на свои капли и порошки. Балет ослепляет глаза черни своими антраша, и она покупает лекарства в зависимости от того, какое количество удовольствий получает от него».

Так как о балете нам придется говорить еще ниже, то мы ограничимся здесь только указанием, что и в балете речь шла об эротических тенденциях.

Представление и публика всегда составляют одно целое. Ибо сцена — только послушный исполнитель и истолкователь желаний публики. Сцена только отвечает назревшим потребностям. Поведение партера, а также, разумеется, лож и галереи, вполне соответствовало поэтому тону и температуре рампы, — публика держала себя всегда так же. Другими словами, драматизированные или отплясываемые на сцене скабрезности действовали на публику как возбуждающее средство. Это второе обстоятельство имеет не меньшее значение для оценки общественной нравственности эпохи. И это тем более, что деморализующее влияние театра, находившегося в близком родстве с явной и похотливейшей порнографией, очень часто обнаруживалось тут же, претворяясь в соответствующие «поступки». Одновременно с совершавшимися на сцене вакханалиями очень часто такие же вакханалии шли в зрительной зале, которая в главной части была устроена именно для подобных целей (ложи). Все ложи были снабжены мягкой мебелью, «удобными алтарями сладострастия», а в некоторых театрах в глубине лож имелись даже уютные диванчики.

В своей монографии о парижских театрах XVIII века Капон говорит: «В ложах часто имелись постели, на которых можно было тут же удовлетворить желания, возбужденные смелыми сценами и соответствующим диалогом».

О том, чтобы дать возможность и порядочной даме посещать театр, заботилась, с одной стороны, маска, которую, как мы уже заметили выше, надевала знать, отправляясь в театр, а с другой — темные ложи, встречающиеся во всех странах и бывшие в большом ходу. Ибо нигде и никогда скабрезная комедия не посещалась одними только низшими классами, а, напротив, также и высшими. Таким путем ловко сочетали приличие с фривольностью. Сущность этих темных лож состояла в том, что из них все было видно, тогда как благодаря решеткам и украшениям они сами не были видны ни со сцены, ни из партера, или же они были снабжены занавесками, которые в любой момент можно было спустить и изолировать себя таким образом от остальной публики.

В «Сокровенных воспоминаниях» о Париже говорится: «Имеются также зарешеченные ложи для дам, которые не хотят, чтобы их видели». Мерсье посвящает целую главу театрам, и из нее видно, что такие секретные ложи существовали и в Германии: «В наших немецких театрах также имеются меблированные ложи, которые снимаются на целый год. Многие из наших зрителей хотят развлекаться и в антрактах и дать волю своей разгоряченной безнравственными представлениями фантазии. О начале таких драм вдвоем (Duodrama) публику извещают опусканием занавесок, но даже если последние и не спущены, действие происходит в темной глубине ложи».

История театра всех стран рассказывает о настоящих оргиях, устраивавшихся в этих ложах во многих театрах. В романе «Английский шпион» говорится, что однажды, когда в одном из парижских театров произошла паника, вызванная пожаром, и публика темных лож была извещена о грозящей опасности, то в некоторых из них все дамы оказались голыми, «если только галантность не требует назвать даму одетой, раз она в чулках и башмаках».

Однако и в обычных ложах часто вели себя крайне разнузданно и отнюдь не удаляясь в их глубину. Другими словами, многие обнаруживали свое бесстыдство совершенно открыто. Некоторые немецкие князья и французские герцоги славились именно своим безнравственным поведением в театре, своими циничными шутками, которые они позволяли себе coram publico (принародно) со своим галантным придворным штатом. Такие примеры были, разумеется, заразительны, и нет ничего удивительного, если упомянутый Мерсье сообщает о поведении «райка» (галерки): «Некий мясник здесь иначе не аплодировал, как ударяя геркулесовскими ладонями по задней части тела своей возлюбленной так, что звуки разносились по всему театру».