Джон Ирвинг - Дорога тайн

В «Город мальчишек» – так называла его Лупе – девочек не принимали. Большинство мальчиков были в возрасте от шести до десяти лет; двенадцать – это предел, так что они не взяли бы Хуана Диего.

«Город детей» открылся в 1958 году; то есть он существовал дольше, чем «Niños Perdidos», и этот «мальчиковый» приют переживет «Потерянных детей».

Брат Пепе никогда дурно не отзывался о «Ciudad de los Niños»; возможно, Пепе считал, что все сиротские приюты – это дар Божий. Отец Альфонсо и отец Октавио говорили только, что образование не было приоритетом в «Городе детей». (Дети свалки просто видели, что мальчиков возят в школу на автобусах – их школа была рядом с базиликой Девы Одиночества, – и Лупе сказала, с характерным пожатием плеч, что сами автобусы были такие старые и дерьмовые, что только мальчишек и можно было на них возить.)

Один из сирот в «Потерянных детях», когда был помладше, жил в «Ciudad de los Niños». Он не ругал сиротский приют для мальчиков; он никогда не говорил, что с ним там плохо обращались. Хуан Диего вспоминал, как этот мальчик рассказывал, что там в столовой были ящики для обуви (это было сказано без каких-либо пояснений) и что все мальчики – их там было что-то около двадцати – спали в одной комнате. Матрасы были без простыней, а одеяла и плюшевые зверушки оставались от тех, кто жил там раньше. Этот мальчик говорил, что на футбольном поле торчали камни – а кому хочется падать – и что мясо варили во дворе на костре.

В этих рассказах не было никакой критики; они просто убедили Хуана Диего и Лупе в том, что для них «Город мальчиков» – не вариант, даже если бы Лупе была мальчиком и даже если бы оба они были помладше.

Если бы брата и сестру окончательно все достало в «Доме потерянных детей», они бы вернулись на basurero , чтобы не оказаться в заведении для умственно отсталых, где, как слышала Лупе, дети были «головорезами», а некоторым головорезам руки связывали за спиной. Это не позволяло им выкалывать глаза другим детям или себе самим. Лупе не говорила Хуану Диего, откуда ей это известно.

Нет никаких объяснений тому, почему дети свалки считали абсолютно логичным, что «Circo de La Maravilla» был удачным вариантом будущего и единственной приемлемой альтернативой их возвращению в Герреро. Ривера был бы рад выбору Герреро, но он красноречиво отсутствовал, когда в «La Maravilla» детей свалки повезла Флор в компании с сеньором Эдуардо. И хозяину свалки было бы тесно, если бы он попытался втиснуться в «фольксваген-жук» брата Пепе. Детям же свалки казалось вполне логичным, что в цирк их отвезла проститутка-трансвестит.

Флор курила, высунув сигарету в окно со стороны водителя, а Эдвард Боншоу, который нервничал – он знал, что Флор проститутка, но не знал, что она трансвестит, – сказал как можно небрежнее:

– Я раньше курил. Я покончил с этой привычкой.

– Думаешь, безбрачие – не привычка? – спросила его Флор.

Сеньор Эдуардо удивился, что Флор так хорошо говорит по-английски. Он ничего не знал о том, что произошло в Хьюстоне, и никто не сказал ему, что Флор родилась мальчиком (или что у нее все еще есть пенис).

Флор прокладывала путь сквозь толпу, вывалившую из церкви на улицу: жених и невеста, гости, несмолкающий оркестр мариачи – «обычные идиоты», как отозвалась о них Флор.

– Меня волнует, что будет с los niños в цирке, – признался трансвеститу Эдвард Боншоу, предпочитая не затрагивать тему целибата или тактично откладывая ее (тему) на потом.

– Los niños de la basura уже скоро смогут обзавестись собственными семьями, – сказала Флор с прилипшей к нижней губе сигаретой, делая свадебной толпе (включая детей) угрожающие жесты из окна водителя. – Я бы беспокоилась о них, если бы мальчик собирался жениться, а девочка выходить замуж, – продолжала Флор. – Худшее, что может случиться в цирке, – это если тебя убьет лев. Хорошее дело браком не назовут – много чего там может случиться.

– Ну, если вы так относитесь к браку, то, полагаю, безбрачие не такая уж плохая идея, – сказал Эдвард Боншоу в своей иезуитской манере.

– В цирке только один настоящий лев, – вмешался в разговор Хуан Диего с заднего сиденья. – Все остальные львицы.

– Значит, этот засранец Игнасио укротитель львиц? – спросила мальчика Флор.

Едва ей удалось не без труда миновать свадебную толпу, как она чуть не воткнулась «фольксвагеном» в накренившуюся повозку. Повозка была перегружена дынями, но все дыни скатились к задней части повозки, перед ее задрался, и запряженный ослик повис в воздухе, дергая ногами в поисках опоры.

– Еще один болтающийся осел, – сказала Флор.

С удивительной деликатностью она высунула из окошка руку и показала вознице длинный средний палец, так и держа при этом большим и указательным пальцами сигарету. Около дюжины дынь выкатилось на дорогу, и возница, оставив осла болтаться в воздухе, набросился на уличных мальчишек, которые воровали его дыни.

– Я знаю этого парня, – сказала Флор в своей обычной манере; никто в маленьком «фольксвагене» не знал, что она имела в виду – что это ее клиент или что-то иное.

Когда Флор въехала на территорию цирка на Синко-Сеньорес, зрители после утреннего представления уже разошлись по домам. Площадка была почти пуста; на вечернее шоу было еще рано собираться.

– Не вляпайтесь в слоновье дерьмо, – предупредила Флор, когда дети свалки шли со своими пожитками по аллее, вдоль которой стояли палатки труппы.

Эдвард Боншоу тут же наступил на свежую кучу; слоновье дерьмо покрыло всю его ступню до лодыжки.

– От слоновьего дерьма сандалии не спасешь, дорогой, – сказала ему Флор. – Тебе будет лучше босиком, пока мы найдем подходящий шланг.

– Боже милостивый, – ответил сеньор Эдуардо. Прихрамывая, миссионер двинулся дальше; хромота его была не такой явной, как у Хуана Диего, но все же наводила айовца на определенные мысли. – Теперь все будут думать, что мы связаны, – добродушно сказал мальчику Эдвард Боншоу.

– Я хотел бы, чтобы мы и были связаны, – выпалил Хуан Диего. Это прозвучало так непосредственно, что он не смог бы сдержаться, даже если бы захотел.

– Вы будете связаны всю оставшуюся жизнь, – сказала Лупе, но Хуан Диего не смог это перевести; его глаза вдруг наполнились слезами, и он был не в силах ни заговорить, ни осознать, что в этом случае Лупе была точна насчет будущего.

Эдварду Боншоу тоже было трудно говорить.

– Очень мило с твоей стороны, Хуан Диего, – запинаясь, промолвил айовец. – Я бы гордился тем, что мы с тобой связаны.

– Ну, разве это не круто? Вы оба такие красавчики, – сказала Флор. – За исключением того, что священники не могут иметь детей, – один из недостатков безбрачия, как я полагаю.

На «Circo de La Maravilla» опускались сумерки, и самые разные исполнители между двумя представлениями были свободны. Четверка новоприбывших выглядела странновато: иезуит-схоласт, занимавшийся самобичеванием, проститутка-трансвестит, которая провела в Хьюстоне несколько не подлежащих огласке лет, и двое брошенных детей. У некоторых палаток был откинут полог, и дети видели каких-то артистов, возящихся кто с гримом, кто с костюмами, – среди них был и карлик-трансвестит, точнее, карлица. Она стояла перед зеркалом в человеческий рост и красила губы.