Сергей Сеньчуков - Поп на мерсе [Забавные и поучительные истории священника-реаниматолога]

– Какой же это профессор? – удивлялись родственники – это какой-то сумасшедший.

– Конечно, сумасшедший! Где вы видели профессора, работающего на «Скорой помощи»? Но гениальный терапевт! Слушайте все, что он говорит, записывайте, только не задавайте ему никаких вопросов, иначе будет такое… И ни в коем случае не суйте ему деньги. Я вам потом все разъясню.

Родственники на цыпочках входили в комнату, доставали тетрадку и начинали записывать откровения гениального профессора. Слава, видя такое внимание, приободрялся, рассказывал про толченые топазы и тигровый клык, показывал упражнения из йоги. Попутно он давал вполне здравые рекомендации, поскольку доктором был вполне адекватным.

Наконец фонтан иссякал. Слава поправлял очки и уходил. Вовка под каким-нибудь благовидным предлогом задерживался, растолковывал Славины речи (благо такой поток информации толковать легко и приятно), ну и получал деньги. Ведь это профессору Галактионову деньги совать нельзя, он гениальный, а вот простому фельдшеру Вове Кусако можно запросто. Вот родственники и совали. Ну а Вова как честный человек поровну делился с патроном.

Конечно, все это через какое-то время закончилось, Вадик и Володя воссоединились, и Слава стал трудиться в обычном режиме. Правда, иногда на повторных визитах к больным, у которых он побывал с Володей, его нынешнему фельдшеру внезапно вручали купюру. Фельдшер удивлялся и честно делился с доктором, недоумевая, за что.

А к чему все это? А ни к чему, просто наброски для лекции по деонтологии.

(из воспоминаний о старой скорой)

Дело было в конце 80-х. Мы с напарницей приехали к бабульке, которая жаловалась на подъем давления. Время – третий час ночи. Вызов по счету то ли пятнадцатый, то ли шестнадцатый. Спать охота больше, чем чаю попить, чем поесть, чем… ну, в общем, хочется очень. Но держимся.

В принципе, вызов не противный, квартирка чистенькая, бабушка нормальная. Если бы в полтретьего дня, вообще красота, а не вызов. Или даже в 11 вечера. Но не в полтретьего ночи.

Скидываем шинели, смотрю бабульку. Да, высокое. Назначаю инъекцию чудо-магнезии, девушка моя, фельдшер, вкалывает бабушке в многострадальную вену, садится и тут же вырубается. Сон в летнюю ночь, вернее, в зимнюю.

Пытаюсь позвать – ноль эмоций, незаметно толкаю в плечо – никакой реакции. Глаза закрыты, рот приоткрыт, даже слегка посапывает. Что делать? Девчонка вымотана донельзя. Включаю «доктора Захарьина», начинаю беседовать с бабушкой о диетах, травках, Перестройке… бабушка оживляется, ставит чайник, достает варенье. Сидим, пьем, беседуем. И тут я ловлю себя на том, что у меня развиваются афазия (нарушение речи) и храпящее дыхание, а также двусторонний птоз (опущение век). Ловлю, но поделать с собой ничего не могу.

Бабушка тоже замечает и говорит: «Доктор, может, вы тоже поспите?»

Я вежливо пытаюсь отказаться, но краем глаза замечаю высокую железную кровать, любовно укрытую голубым покрывалом, а на ней подушки… много… А под покрывалом, наверное, перина… И понимаю, что сил моих уже нет, что райское блаженство именно там, в этой кровати.

Бабушка замечает мой взгляд и подтверждает, да, мол, туда, снимает покрывало.

У меня хватило сил перетащить напарницу, снять с нее сапоги, халат, свитер и брюки (она даже не проснулась), раздеться и нырнуть под атласное одеяло в пододеяльнике с цветочками. Как голова падала на подушки, уже не помню.

Звонок с подстанции раздался около 7 утра. Слава Богу, трубку взял я, а не хозяйка квартиры. Естественно, мы героически купировали отек легких.

Напарница очень удивилась, обнаружив себя в незнакомой комнате в постели со мной, да еще и в нижнем белье. Счастливая бабушка напоила нас чаем, накормила бутербродами. Звала заезжать еще, сказав, что так хорошо она не спала уже давно, потому что ей впервые за много лет было совсем не страшно.

К пересменке мы приехали вовремя, все прошло тихо, и только водитель косился на наши довольные лица.

Квартира отвращения не вызывала. Дома этой серии строили в 70-е годы как ведомственные или кооперативные, поэтому откровенная пьянь и рвань в них встречалась редко даже сейчас. Повод, конечно, не имел ничего общего с реанимационным – «ОКС 1» (бредовая разработка станционных гениев, когда диспетчер по опроснику выставлял предварительный диагноз острого коронарного синдрома), но позиционная война с оперотделом не всегда заканчивалась нашей победой. Хотя, с другой стороны, лучше бабушке ЭКГ снять, чем с бомжами возиться.

Это, собственно, была и не бабушка. Женщина лет 60 со среднеинтеллигентным лицом сидела на диване, слегка откинувшись на подушки.

– Что беспокоит? – спросил я.

– Сердце давит.

– Долго?

– Уже с час.

– Раньше бывало?

– Бывало, конечно.

– А как давит-то?

– Будто кирпич положили.

Опрос больного – это как прогулка по канату. Можно говорить все что угодно, главное не останавливаться, иначе контакт потеряется.

– Большой кирпич?

Женщина посмотрела с удивлением:

– Не маленький…

Фельдшер уже накладывал электроды ЭКГ.

– Не маленький – это как? Как обычный, стандартный или как раньше обжигали? Как в Кутафьей башне?

Женщина хихикнула.

– Наверное, как современный.

– А давайте-ка мы его сейчас прогоним. Повторяйте за мной: «По стене ползет кирпич…»

– По стене ползет кирпич, – повторила больная.

– В алюминиевых трусах…

– В алюминиевых трусах…

– А кому какое дело…

– А кому какое дело…

– Это песня про любовь.

– Это песня про любовь.

Фельдшер протянул ЭКГ. На пленке ничего страшного не было.

– Запомнили? А теперь без меня…

– По стене ползет кирпич в алюминиевых трусах. А кому какое дело? Это песня про любовь, – продекламировала пациентка.

– Ну что, уполз кирпич? – спросил я уверенно.

– Уполз.

– Ну вот, теперь если давить будет, начинайте петь эту песенку. Если инфаркта нет, кирпич уползет.

– Удивительно! Сколько лет болею, а никто мне такого не говорил.

– Это специальная разработка Лаборатории экспериментальной патологии института Склифосовского. Еще Демихов начинал разрабатывать, когда сердце собаке пересаживал в 50-е годы.