Маргарита Дорогожицкая - Змеиное варенье

Но сосредоточиться, чтобы идти дальше, у нее уже не получалось, и Лидия остановилась. А я содрогнулся от мучительного осознания того, что никуда ее не отпущу, чего бы мне это не стоило… Пусть даже придется…

— Идите за мной, — сказал я и чуть помедлил, — кувыркаться.

— Что? — выдохнула она возмущенно, но я уже не ждал ее.

Просто повернулся и пошел прочь. Она гневно зашипела за спиной.

— Да что вы о себе возомнили?

Лидия продолжала возмущаться, ругаться и грозиться, но послушно шлепала босыми пятками за мной следом, иногда затихая и отставая. И не было нужды оборачиваться, я и так знал, что она все равно идет за мной, влекомая жадной похотью. Эта мысль горчила на языке, как шоколад, и вызывала такой же сладкий постыдный трепет осознанием того, что ее жажда принадлежит мне. Мне, а не воягу…

Но чем ближе я подходил к Кухонному корпусу, тем сильнее меня грызли сомнения, и медленней становился шаг. Это блуд. Самый настоящий и ничем неприкрытый. Я не рискну опять повторить обряд, пока не разберусь, что с Лидией. А без этого… Я застыл на месте, но безумица уже обогнала меня, бросив на ходу, словно почуяв мои колебания:

— Только посмейте увильнуть!

Она подскочила к стражникам возле дверей, отправила их восвояси и обернулась ко мне, жадно сверкнув глазами. Я содрогнулся безумному голоду в них, но не успел ничего сделать. Лидия грубо втолкнула меня в комнату и захлопнула дверь, тут же набросившись и сдирая одежду. Ткань мантии затрещала под ее натиском, а меня словно парализовало.

— Лидия, — попытался я воззвать к ее разуму, — послушайте… Просто послушайте!

— Заткнитесь, — прошипела она, воюя с пуговицами. — Да как она расстегивается?!?

Я перехватил ее за руку.

— Бесконечность на вашей груди… Это не гадость, не проклятие и не наказание. Это благословение.

Самое дорогое, что у меня было…

Оборванные пуговицы полетели на пол вместе с мантией, а с рубашкой Лидия и вовсе не стала церемониться, задрав ее на мне и стаскивая через голову.

— Это источник божьей благодати, понимаете? Он наполнен моей верой, но может стать вашим. Вы сможете черпать из него силу, если…

Она алчно провела руками по моей обнаженной груди, облизываясь и тяжело дыша.

— … если поверите… если обратитесь к Единому… если очистите разум от греховных помыслов…

Лидия запустила пальцы мне в волосы, дернув за хвост и распустив его, а потом прильнула к моей шее, дразня кожу языком:

— Мне нравится ваша роскошная грива… не смейте ее обрезать… — и потянулась к ремню.

Я сгреб ее в охапку и отвернул от себя, удерживая в объятиях.

— Этот символ… — я приложил ее ладонь к пылающей бесконечности и накрыл своей рукой, — исчезнет… если вы будете блудить… грешить… Он просто выцветет и исчезнет, понимаете? Вы потеряете его мощь…

Нельзя!

Лидия поерзала, извиваясь, словно змея, и задевая собой мгновенно откликнувшееся естество. выдавшее мое постыдное желание.

— А я покаюсь, потом, честно… — она вывернулась и впилась мне в губы. Дыхание перехватило. Порочная слабость сломила сопротивление, и Лидия легко направила мою руку себе под юбку. Нежный бархат ее кожи словно сам струился под моей ладонью, а мягкий изгиб бедра был… был… был ничем неприкрыт! Я перехватил распутницу за волосы, прижал к стене и стукнул кулаком по стене:

— Почему на вас нет нижнего белья? Как вы посмели в таком виде пойти к воягу?!?

Моя ярость ее не смутила. Лидия наморщила нос и сказала:

— Не ревнуйте. Ваша ревность такая жгучая… как перец… — и чихнула.

— Вы!.. Да я вас!.. Немедленно обещайте! Обещайте, что близко не подойдете к воягу!

— Еще чего…

— Обещайте, или выставлю вас отсюда к кошачьей матери!

Лидия поджала губы, зло прищурилась и буркнула:

— Хорошо, обещаю. Обещаю, что не буду… спать с воягом. Но и вы взамен тоже не посмеете мне отказать.

Ни в чем! И чтобы я больше ни слова от вас не слышала! Хватит с меня ваших идиотских проповедей… И только посмейте залезть ко мне в голову! А еще я вас отымею во всех…

Я оборвал безумицу на полуслове, наклонившись к ней и поцеловав. Мне чудилось, что я падаю в бездонный омут греха… Словно пир во время чумы… Когда мир вокруг корчится в адских муках, но до этого нет дела, потому что ты опьянен горькой сладостью поцелуя…

… Я приспускаю лиф ее платья, нежно целую в шею, потом ниже… Меня неумолимо тянет к потерянной бесконечности. Я обвожу пальцем ее контур, но Лидия шипит от возбуждения, ругается непристойностями, почти дерется и норовит опрокинуть меня на кровать. Платье падает к ее ногам.

Тонкий шелк рубашки ничего не скрывает. Несмотря на нетерпеливое желание, я не хочу спешить и прикасаюсь к Лидии бережно, как к хрупкой фарфоровой статуэтке. Подхватываю на руки и несу в кровать…

Словно безумец, я упиваюсь выражением ее лица, когда погружаюсь в нее, упиваюсь той горячей влажной жадностью, с которой она принимает меня, упиваюсь тем, как она выгибается и вздрагивает подо мной, как требует ласки… Ее глаза вспыхивают и темнеют, дыхание учащается вместе с моим, тело прожигает слепящий до белого каления жар похоти, который взрывается мукой наслаждения. Я падаю за грань восприятия, обрушиваюсь на Лидию, перестаю дышать и жить из-за блаженства… И слышу, скорее, ощущаю, тихий звон тысячи мерцающих осколков… ее сознания… ее боли… которая раскаленными иголками впивается мне в кожу… Торопливо перекатываюсь на бок и заглядываю ей в глаза.

— Я сделал вам больно?

Спустя бесконечную секунду ее зрачки становятся нормальных размеров, и она шепчет:

— Больно… Очень больно… И так хорошо… И сделаете еще не раз… — она опять тянется ко мне.

— Нет, подождите, — протестую я и сажусь на кровати. — С вами что-то не так. Сознание… рассыпалось… я слышал…

— Заткнитесь! Вы мой! Весь!

Лидия опрокидывает меня на спину и забирается сверху. Ее трясет от желания, когда она одним жадным требовательным движением поглощает мою плоть своим лоном. Дыхание перехватывает от осознания, какой узкий у нее стан, и как мне тесно в нем…

— Подождите! Если вам… больно из-за того… что я… слишком большой.

У нее вырывается хриплый смешок, она прижимается ладонями к моей груди и заглядывает в глаза:

— Не льстите себе… — она шлепает меня по губам и тут же приникает к ним в долгом бархатном касании языка.

… И это опять происходит. Нарастающее изнутри напряжение похоже на ярость морской стихии, которая бьется в неистовстве об неприступный берег. Один удар сердца превращается в бесконечность, сводящую с ума и пылающую на фоне нежного атласа ее кожи. Рубашка сползает с плеча, приоткрывая родинку и бесстыдно торчащий темно-розовый сосок. Лидия издает низкий горловой стон, смешанный с рыданием, выгибается в сладкой судороге и умоляюще рычит: