Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

Прости меня» [532].

Письмо было отправлено в июле 1962 года, а в 1966-м, когда вышла статья Лили о Маяковском и Достоевском, а следом и совместный канкан Воронцова и Колоскова в «Известиях», Бенедикт Сарнов пил чай у Шкловских. Тут раздался звонок в дверь — принесли вечернюю почту. Б. Сарнов вспоминал:

«Никаких сенсаций мы не ждали, и я переворачивал газетные листы без особого интереса. На этот раз, однако, интересное нашлось. Это была реплика, изничтожающая опубликованную незадолго до того (в сентябрьском номере “Вопросов литературы”) статью Л. Ю. Брик “Предложение исследователям” (так в журнале озаглавили отрывок из ее воспоминаний, в котором она размышляла о Маяковском и Достоевском). К публикации этой я был слегка причастен (Л. Ю. советовалась со мной и Л. Лазаревым (сотрудник, впоследствии главный редактор «Вопросов литературы». — А. Г. ), какие главы ее воспоминаний лучше подойдут для журнала) и поэтому злобную реплику, подписанную именами всё тех же двух мерзавцев, читал с особым интересом. Бегло проглядев про себя, прочел ее вслух. Ждал, что скажет Виктор Борисович. Хотя что тут, собственно, можно было сказать? Разве только найти какое-нибудь новое крепкое словцо для выражения общего нашего отношения к авторам гнусной статейки. Ведь кто бы там что ни говорил, а во всей мировой литературе не было другой женщины (кроме, может быть, Беатриче), имя которой так прочно, навеки срослось бы с именем великого поэта, ей одной посвятившего “стихов и страстей лавину”.

Но реакция Шкловского оказалась непредсказуемой:

— Ну вот, теперь, значит, она хочет сказать, что жила не только с Маяковским, но и с Достоевским.

Как видите, отношения были, мягко говоря, непростые. В сущности, даже враждебные» [533].

Вообще, несмотря на всю гнусность партийной кампании, можно понять и сестру Маяковского. Если уж Фаине Раневской было жаль его — не сильно любимого добытчика и карманного поэта богемной супружеской пары, то что уж говорить о ближайших родственниках. Сборник «Маяковский в воспоминаниях родных и друзей», в котором были напечатаны разоблачения художницы Елизаветы Лавинской, вышел как раз под редакцией Людмилы Маяковской и Колоскова в 1968 году. В последние, тяжелые годы художница очень сблизилась с сестрой поэта, а о первой встрече с ней (на даче в Пушкине) вспоминала так:

«Я оказалась рядом с Людмилой Владимировной, с которой, как это ни странно, раньше не встречалась. А странного, по существу, тут ничего не было. Лиля Юрьевна создала вокруг Маяковских такую атмосферу, что из лефовцев и тех людей, которые были вокруг ЛЕФа, той семьей никто не интересовался. Лиля Юрьевна с полушутливым вздохом говорила: “Ой, товарищи, завтра, пожалуйста, никто не приходите: будет адская скука — будут Володины родственники”.

И вот этой невероятной “адской скукой” накрепко обвивались Александра Алексеевна, Людмила Владимировна и Оля. Лиля Юрьевна в тот период их никогда не ругала, а говорила: “Они все очень и очень милые, но такие неинтересные, и разговаривать с ними абсолютно не о чем”.

Брик своим авторитетным молчанием поддерживал эту характеристику, а его ироническая улыбочка, приподнятые брови как бы говорили: “Что ж делать, хоть и неприятно, но, раз мама и сестры имеются, ради Володи придется отдать дань ‘пережиткам’, принеся себя в жертву скуке”» [534].

Олегу Смоле, спросившему об этой публикации Лавинской, Лиля ответила сдержанно: «Она художник. Из ближайшего окружения сестры Маяковского. Писала свои воспоминания где-то во второй половине 40-х годов, будучи психически больной, в больнице, писала в угоду сестре Маяковского, поскольку та оказывала какие-то услуги, помогала материально» [535].

Лилина подруга Рита Райт тоже изобразила Лавинскую законченной городской сумасшедшей:

«В какой-то из годов сразу после войны иду я как-то по улице и вдруг вижу перед собой незнакомую женщину — изможденную, болезненного вида, в какой-то старой дырявой фетровой шляпе. Остановилась и говорит: “Риточка, здравствуй. Не узнаёшь? Лена Лавинская...” И тут только я ее узнала. Поехали с ней чуть ли не через всю Москву. Она мне говорит: “Это я только так одета. Дочь моя одета хорошо...” Она была уже очень больна, лечилась в психбольнице. Дружила с Людмилой Владимировной... зависела от нее, та ее и заставила писать воспоминания. Чепуха какая-то, пишет, что Лиля на крыше принимала солнечные ванны и одновременно гостей. Ну и что? Почему же нельзя, загорая, общаться с друзьями?» [536]

Воспоминания Лавинской, прежде чем выйти в сборнике, 20 лет пролежали в виде рукописи (она и вовсе просила напечатать их не раньше чем через 60 лет, но ее волю нарушили). В какой-то момент рукопись купил музей Маяковского, и она хранилась там. И вот как-то раз директор музея (еще в Гендриковом) Агния Езерская пригласила Лилю прийти и поделиться с сотрудниками воспоминаниями о поэте. По словам присутствовавшего там Зиновия Паперного, Лиля уже знала о покупке рукописи Лавинской и шла на встречу с бомбой в кармане. Паперный пишет:

«...вот Лиля Брик кончила читать вслух свою тетрадь. Все молчат — растроганы услышанным. В глазах у некоторых сотрудниц слезы. Как говорится, тихий ангел пролетел...

Но тут Лиля Юрьевна, как бы случайно вспомнив, обращается к директрисе:

— Агния Семеновна, хочу вас спросить: зачем вы покупаете явно лживые, клеветнические мемуары?

— Я знаю, что вы имеете в виду. Но, уверяю вас, это находится в закрытом хранении, никто не читает.

Лиля Юрьевна заявляет, отчетливо произнося каждое слово:

— Представьте себе на минуту, Агния Семеновна, что я купила воспоминания о вас, где утверждалось бы, что вы — проститутка, но я бы обещала это никому не показывать. Понравилось бы вам?

Вступает Надежда Васильевна (Надежда Реформатская, заместительница Езерской. — А. Г. ):

— Простите, Лиля Юрьевна, вы не совсем правы.

— Ах, не права? Или вы, Надежда Васильевна, воображаете: в воспоминаниях говорилось бы, что вы...

И Лиля Брик произносит те же слова второй раз. Затем она приветливо прощается со всеми, и мы втроем с ней и Катаняном, как было условлено, едем к ним домой» [537].

Сцена весьма эффектная, но, надо отдать должное Лавинской, проституткой она Лилю Юрьевну не называла, а просто, скажем так, была чрезвычайно резка в изложении реальных фактов.

Что же до Людмилы Владимировны, тут, видно, смешалось всё: и толика стародевичьей зависти (почему у Лили мильон мужей, а у нее нет даже завалящего любовника), и пуд возмущения несправедливой дележкой наследства (ведь к переговорам с Кремлем сразу после смерти поэта ни мать, ни сестер никто не привлекал, всё обтяпали Лилины люди), и, судя по всему, большие редакторские амбиции при недостаточном понимании поэзии и литературы. Сам Маяковский уж точно не подпустил бы сестру к своим стихам и на пушечный выстрел.