Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

В. Ш.: Расставание. Она хотела уйти к Краснощекову.

В. Д.: Это вот директор ГУМа, бывший красный партизан? Судили его за...

В. Ш.: Да. Он не директор [ГУМа], он директор... банка, банка.

В. Д.: Дело Краснощекова.

В. Ш.: Он был крупный деятель Коммунистической партии на Дальнем Востоке.

В. Д.: А потом здесь, во время НЭПа, на хозяйственной работе был. И было организовано дело Краснощекова.

В. Ш.: Его посадили. Лиля взяла его дочку себе и развелась... видимо, развелась с Бриком.

В. Д.: Развелась?

В. Ш.: Да. И уехала из бриковской квартиры на новую квартиру на какой-то Олений проезд в Сокольниках.

В. Д.: А, я знаю, Олений Вал.

В. Ш.: Да. И я помню, Лиля говорит Осе: “Прощай, Брик”, а он ей отвечает: “Прощай, Каган”. Это ее девичье имя. Она приняла новую фамилию.

В. Д.: Но потом опять.

В. Ш.: Опять стала...

В. Д.: И уехала... А на Оленьем Валу она, что же, жила с Краснощековым?

В. Ш.: Очевидно.

В. Д.: Они же там с Маяковским, по-моему, жили.

В. Ш.: Потом они с... Краснощекова уже посадили.

В. Д.: Краснощекова посадили позже, в 24-м году.

В. Ш.: Ну, во всяком случае, он...

В. Д.: Вы знали Краснощекова?

В. Ш.: Нет. Вот это “Про это” — это про Краснощекова. Это уход к Краснощекову».

Виктор Борисович, конечно, немного напутал — и немудрено: беседа происходила через 40 лет после событий. Но в целом всё, видимо, случилось примерно так, хотя и не совсем. Одну из двух комнат в Водопьяном переулке у Бриков и Маяковского всё же отобрали как лишнюю площадь — ведь у Маяковского была своя комната на Лубянском проезде. Решили перебраться на дачу в Сокольниках, поближе к Лефортовской тюрьме, где сидел Краснощеков, — все вместе. Маяковского хотя и отлучали от Лилиного ложа, но всё держали как члена семьи. Литератор Ардов в разговоре с Дувакиным говорил про Лилю:

«... В[иктор] А[рдов]: Именно с ней находясь в связи, Краснощеков так нарушал этические нормы члена партии, что из него сделали подсудимого по показательному процессу о разложенцах во время нэпа, и ему дали несколько лет тюрьмы. Он сидел в Сокольнической тюрьме, а Лиля Юрьевна переехала с Бриком и с Маяковским поближе к нему, в Сокольники.

В[иктор] Д[увакин]: Ах вот с чем связано!..

В. А.: Да. На эту тему написана пьеса Ромашова “Воздушный пирог”; и там, значит, Лиля Брик называется Рита Грин, по-моему, и Осип Максимович мне сказал, что ему Лиля Юрьевна сказала: “Знаешь, Ося, вот идет пьеса ‘Воздушный пирог’, там про нас что-то нехорошо сказано”» [241].

На самом деле героиня пьесы Бориса Ромашова звалась Рита Керн и занималась балетом. Сам драматург, будущий лауреат Госпремии СССР, будет так описывать актерам, задействованным в пьесе, ее характер: «...очень элегантная, красивая особа... В нее можно влюбиться, хотя это насквозь прожженная огнем беспорядочной жизни и любовных утех женщина. Капризна и избалована... Это своеобразная гетера, которая, пользуясь случаем, делает себе карьеру; она цинична и даже, может быть, к чему-нибудь приспособлена благодаря внешним данным, но по существу глубоко отрицательное явление, паразитическая особа, пахнущая фиалками и способная вскружить голову стройной фигурой и красивым, томным лицом» [242].

Продолжение беседы:

« В. А.: Она была очень крутого темперамента, такая вырвавшаяся на свободу амазонка или Екатерина II — это уже меня и нас с вами не может особенно интересовать, только в той мере, в какой это отражалось на быте Маяковского. Но Маяковский очень скоро к ней охладел...

В. Д.: Вы так считаете?

В. А.: “Вот и любви пришел каюк, дорогой Владим Владимыч...” Это “Разговоры с Пушкиным”.

В. Д.: Да, 24-й год.

В. А.: Ну вот, видите, а она в это время жила аккурат с Краснощековым».

Жить с Краснощековым Лиля тогда не могла, но передачки ему в Лефортово носила регулярно. Заключение давалось тому с трудом — он страдал болезнью легких, а в Лефортовской тюрьме воздух был вонючий и влажный. В другую тюрьму его так и не перевели, зато позволяли работать в камере. Лиля приносила ему книги, и за время заключения банкир-кутежник перевел Уолта Уитмена и написал глобальный труд «Современный американский банк».

Его дочку Луэллу Лиля действительно забрала к себе в Сокольники. Четырнадцатилетняя девочка, как и большинство встречавших Лилю мужчин и женщин, сразу попала под ее обаяние. Она читала новой «маме» свои школьные сочинения и с радостью примеряла сшитые ею платья. Брики устроили девочку в школу при Центральной биостанции юных натуралистов имени К. А. Тимирязева в Сокольниках.

Дача, которую они занимали, не считалась полноценным жильем (тогда это еще был загород), и потому вселение не требовало никакого согласования с государственными органами. Как обычно, к лефовскому тройственному ядру, несмотря на отдаленность, тут же повалили гости. Потом снова отдыхали в любимом Пушкине. Луэлле некуда было деться, и ее взяли и туда. С дочкой Штеренберга Виолеттой (Фиалкой) она играла на Лилиной кровати в «пьяницу», а с дочкой Веры Инбер Жанной прыгала через кучи скошенного сена.

Маяковский теперь часто отлучался и много времени проводил у себя, на Лубянском — переживал сердечную муку. Лиля Брик однажды рассказывала маяковеду Олегу Смоле: «Мы с Володей были близки, как муж и жена, примерно до середины 20-х годов. Потом мне это было уже неприятно, я стала тяготиться близкими отношениями. Начались размолвки, и я уже готова была совсем не встречаться с ним, но В. В. это почувствовал (он ведь был очень умный человек) и старался больше не приставать ко мне. Так, например, мы вместе с ним возвращались в отдельном купе в Москву. Он ехал из Америки, я была в это время в Берлине, из Берлина мы вместе и поехали (видимо, аберрация памяти: из Берлина ехали в мае 1924 года, так и не добыв американскую визу, а в США Маяковский попал только в конце 1925-го. — А. Г. ). В течение всего пути он, понимая мое настроение, не сделал ни одной попытки сближения. Когда приехали в Москву, я сказала ему: “Володечка, какой ты умница”. Сказала ему это или что-то в этом роде. А он мне говорит: “Я всё прекрасно понимал, боялся потерять тебя”. С тех пор мы в личном плане были свободны друг от друга» [243].

Аллюзии на все эти события так и фонтанируют в стихотворении «Юбилейное», приуроченном к 125-летию Пушкина. Маяковский гремит:

...Я

теперь

свободен

от любви

и от плакатов.

Шкурой

ревности медведь

лежит когтист.

..................................................

Было всякое:

и под окном стояние,

письма,

тряски нервное желе.

Вот

когда

и горевать не в состоянии —

это,

Александр Сергеич,