Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

В Париже ему подворачивались провожатые и помимо Эльзы — симпатичные русские девушки-эмигрантки, которых он жалел, покупал им чулки и уговаривал вернуться в Россию. Наконец горемыка сел на корабль «Эспань» и отплыл в Мексику, а оттуда — в США.

Эльза же, ужасно скучавшая по Москве, решила отправиться в Россию — к Лиле, в Сокольники. В советском консульстве ее приняли не очень ласково, но документы оформили. В то лето на родину из Англии, воспользовавшись отсутствием Маяковского, пожаловала и Елена Юльевна. Однако ее старшая дочь снова жила не с одним Осипом. В Сокольниках маячил Краснощеков.

Пока Лиля принимала гостей и озорничала, Маяковский давал громкие выступления, собирая многосотенные залы в Нью-Йорке, Кливленде, Детройте, Чикаго, Филадельфии, Питсбурге. Квартиру в Большом яблоке ему помог найти глава Американской торговой корпорации (Амторг) Исайя Хургин, которого все любили и через которого Маяковский надеялся добыть визу для Лили, просившей устроить ей поездку в Америку: «Очень хочется приехать в Нью-Йорк» [255]. Но в августе случилось несчастье: моторная лодка, в которой Хургин катался по озеру Лонг-Лейк вместе с председателем советского треста «Моссукно» и ближайшим человеком Троцкого Эфраимом Склянским, перевернулась, и оба утонули. Происшествие было странным, и мало кто сомневался, что этот несчастный случай — не что иное, как политическое убийство. Сталин уже начал избавляться от троцкистов. Маяковский очень переживал, на похоронах нес урну с прахом Хургина и даже произнес трогательную речь. Визу для Лили так и не достали.

Вообще к нью-йоркскому периоду она заметно потеплела к Маяковскому, а он, напротив, как будто слегка охладел.

Из Парижа он еще пишет Лиле:

«Я ужасно рад что ты в письме к Эльке следишь за мной что б я спал что б вел себя семейно и скорей ехал дальше — это значит что я свой щенок и тогда всё хорошо».

С мексиканского парохода «Эспань» шлет совсем душещипательное:

«Ходил по верхней палубе где уже одни машины и нет народу и вдруг мне навстречу невиданная до сих пор серенькая и очень молоденькая кошка. Я к ней поласкать за тебя а она от меня убежала за лодки. Кисик а ты от меня не будешь так уходить за лодки? Любименькая не надо от меня за лодки! Я тебя ужасно ужасно как люблю» [256].

Из Нью-Йорка же пошли совсем коротенькие и редкие телеграммы. А Лиля вдруг принялась безостановочно бомбардировать поэта посланиями. Надо сказать, в это время она отдыхала на Волге с Краснощековым, о чем Маяковский узнал от посторонних. В июне он написал ей:

«Как на Волге? Смешно что я узнал об этом случайно от знакомых. (Не от Эльзы ли? Всё еще ревнующая сестра могла сдать «лилёнка». — А. Г. ) Ведь это ж мне интересно хотя бы только с той стороны что ты значит здорова!»

Лиля отвечает на это письмо аж через месяц:

«Я на Волге совсем было поправилась, но приехала и заболела детской болезнью: у меня во рту сделались афты — это такие язвочки, кот[орые] бывают у детей от сырого молока. Пролежала неделю с температурой не пимши, не емши и опять облезла. Сейчас совсем, во всех отношениях здорова».

И там же делится планами поездки в Италию на грязи:

«Хорошо бы нам в Италии встретиться. Интересно — попадешь ли ты в Соед[иненные] Штаты! (Она еще не знала, что Маяковский прибудет в Штаты буквально на следующий день, 27 июля. — А. Г. ) Пиши подробно, как живешь (с кем — можешь не писать)» [257].

Но в ответ на ее указание «Телеграфируй подробно» от Маяковского приходит лишь скупое: «Дорогая Киса пока подробностей нет. Только приехал» [258]. (На самом деле он приехал почти неделю назад.)

«Я ужасно удивилась и обрадовалась, что ты в New York’e. Пришли мне пожалуйста визу и деньгов» [259], — требует Лиля. От Маяковского ответа нет.

Следом Лиля пишет, как хочет в Нью-Йорк. Маяковский отвечает, что очень старается достать визу.

Лиля командует: «Телеграфируй часто». Маяковский молчит.

«Скучаю люблю. Телеграфируй», — просит Лиля, подписавшись уже не «Киса», а просто «Лили». Маяковский молчит.

«Куда ты пропал?» — волнуется она еще через неделю. В ответ Маяковский пишет, что из-за несчастья с Хургиным дело с визой расстраивается. Его можно понять. На новом континенте на поэта со всех сторон нахлынули мощные впечатления. Наконец-то встретились с «Бурлючком». И самое главное — в это время он крутит роман с двадцатилетней, но уже пережившей много тягостей эмигранткой (из русских немцев-меннонитов), манекенщицей Элли Джонс, знакомой Хургина и женой бухгалтера Джорджа Джонса. Задружился он с ней сначала из практических интересов — нужен был провожатый и переводчик, хотя бы для того, чтобы накупить подарки «жене» (как он называл Лилю); но дело закончилось довольно серьезными чувствами. Встречались осторожно — Маяковскому нельзя было светиться в обнимку с эмигранткой, да еще и замужней. На людях он всегда называл ее Елизаветой Петровной или миссис Джонс, целовал руки и ничего большего не позволял.

...Мы целуем —

беззаконно! —

над Гудзоном

ваших

длинноногих жен...

Три месяца он пробыл в Америке, но к исходу октября деньги совсем закончились, и ему пришлось покинуть Нью-Йорк в плохонькой каюте на самой нижней палубе корабля «Рошамбо». Визу в Японию он так и не достал, и вместо кругосветного путешествие получилось полукругосветным. Впрочем, несмотря на стесненность в средствах, перед самым отъездом он купил Элли шерстяной костюм, дешевое твидовое пальто и внес месячную плату за ее комнату. Когда Элли, заплаканная, вернулась после его проводов домой, то увидела, что вся ее кровать устлана незабудками. Не имея за душой, считай, ни цента, на покупку целого моря цветов он денежку всё-таки раздобыл.

Но куда же девались все деньги? Ведь он выступал, зарабатывал. Деньги девались к Лиле. Только за октябрь, по расчетам Б. Янгфельдта, Маяковский ухнул ей в долларах те же 25 тысяч франков, которые брал с собой на всё путешествие.

«Да! — пишет она ему в конце июля. — Очень плохо, что ты не зашел к Вионне. Если окажутся деньги — пошли им обязательно сколько-нибудь: 50, Av. Montaigne, Madeleine Vionnet. Paris. Mr. Louis Dangel». Мадлен Вионне была владелицей парижского модного дома, где Лиля заказывала себе платья. «Надо денег на квартиру Vionnet», — напоминает она в середине августа. «Госиздат три месяца не платит. Масса долгов. Если можешь, переведи немедленно телеграфно денег» [260], — просит в сентябре.

«Завтра посылаю телеграфно деньги. Окончив лекции немедленно еду тебе. Прости что плохо позаботился. Не мог предполагать», — отчитывается Маяковский, обзывая себя паршивым щеном.

«Необходимо немедленно перевести весь долг Андрэ. 43 Boulevard Capucines Lloyds bank» [261], — инструктирует Лиля следующим письмом.