Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

Она встретила его зимой на улице в роскошной шубе и с новыми зубами и решила, что такой человек уж точно сможет оказать протекцию старому другу ее семьи, случайно оказавшемуся в тюрьме без всякой вины. Дело было в ведении Московской ЧК; именно там работал Ося — как называет его Погорелова, «следователь, у которого проживал Маяковский». Она вспоминает:

«Стоял конец зимы. Кругом слякоть, понурые, убого одетые люди. Мерзли мы в ту пору и на улице, а еще больше — в нетопленых квартирах. Голодали, жались в страхе, и мало кто спал по ночам. Создавалась всюду невыносимая, удручающая атмосфера.

Когда же передо мной открылась дверь в квартиру следователя Б[ри]ка, я очутилась в совершенно ином мире. Передо мной стояла молодая дама, сверкающая той особой, острой красотой, которую наблюдаем у блондинок-евреек. Огромные, ласковые карие глаза. Стройный, гибкий стан. Очень просто, но изысканно-дорого одета. По огромной, солидно обставленной передней носился аромат тонких духов.

— Володя, это к тебе, — благозвучно позвала блондинка, узнав о цели моего прихода.

Вышел Маяковский. В уютной, мягкой толстовке, в ночных туфлях.

Поздоровался довольно величественно, но попросил в гостиную. Там, указав мне на кресло и закурив, благосклонно выслушал меня. Причем смотрел не на меня, а на дорогой перстень, украшавший его мизинец.

Появилась очаровательная блондинка.

— Дорогая, — обратился к ней Маяковский, — тут такое дело... Только Ося может помочь...

— Сейчас позову его...

Во всём ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.

Очень скоро она вернулась в сопровождении мужа. Небольшого роста, тщедушный, болезненного вида человек с красноватыми веками. Лицо утомленное, но освещенное умом проницательных и давящих глаз. Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.

С большим достоинством, без малейшего унижения или заискивания Маяковский прибавил от себя:

— Очень прошу, Ося, сделай, что возможно.

А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:

— Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили.

Б[ри]к, не поднимаясь с кресла, снял телефонную трубку...

С этого острова счастья, тепла и благополучия я унесла впечатление гармонически налаженного ménage en trois (семьи втроем. — А. Г. ). Каждый член этого оригинального союза казался вполне счастливым и удовлетворенным. Особенно выиграл, казалось, в этом союзе Маяковский. Средь неслыханной бури, грозно разметавшей всё российское благополучие и все семейные устои, он неожиданно обрел уютный очаг, отогревший его измученную, ущемленную душу бродяги» [406].

Золотисто-рыжие волосы Лили показались просительнице белокурыми, а их квартира — целым дворцом. Видно, так действовала магическая для советского уха аббревиатура ЧК, которая даже в первые, романтические пореволюционные годы уже звучала жутковато. К примеру, в личной беседе с Бенгтом Янгфельдтом Роман Якобсон вспоминал, как его шокировали рассказы Оси о своей работе: «В конце двадцать второго года я встретил Бриков в Берлине. Ося мне говорит: “Вот учреждение, где человек теряет сентиментальность”, и начал рассказывать несколько довольно кровавых эпизодов. И тут-то в первый раз он на меня произвел такое, как вам сказать, отталкивающее впечатление. Работа в Чека его очень испортила”» [407].

Именно заветные корочки позволяли Осе и Лиле свободно мотаться за границу. Множественное число здесь не случайно — удостоверения сотрудников ГПУ были у обоих Бриков: у Оси под номером 24541, у Лили — под номером 15073. В годы советской перестройки их обнаружил и обнародовал журналист Валентин Скорятин [408]. Б. Янгфельдт тоже уверял в одном из радиоэфиров, что держал удостоверение Лили в руках.

Правда, исследователи, и Янгфельдт в том числе, считают, что наличие страшного документа Лилю вовсе не компрометирует — дескать, вероятно, «корочки» были чистой формальностью и состряпаны лишь для того, чтобы Брик поскорее получила бумаги для выезда в Англию. Но можно ли было запросто выписать липовое удостоверение столь серьезной организации? Вряд ли. К тому же номер ее удостоверения меньше, чем номер Осиного, а значит, она получила «корочки» раньше мужа. Лиля, скорее всего, являлась агентом всамделишным. Не стали бы энкавэдэшники упускать столь полезный кадр — она постоянно вращалась в творческих кругах, всех знала, со всеми дружила, говорила на иностранных языках, якшалась с невозвращенцами. Источник — черпать не перечерпать. А вдобавок еще и шарм, соблазнительность — словом, медовая ловушка с неиссякаемым потенциалом.

Дочь Маяковского Хелен Патриция Томпсон касалась этого вопроса в интервью «Комсомольской правде»:

«— Но вот ваш отец — он же оставил вашу маму...

— О, это другая история, — отвечала Елена Владимировна. — Маяковский понимал, что со мной и мамой может что-то случиться, если в Москве про нас узнают.

— Вы о том, что Лиля Брик — долгая любовь поэта — была агентом НКВД?

— Это всем известно. Я сейчас пишу книгу об этих взаимоотношениях. — Елена Владимировна стукнула по клавишам своего компьютера, и он проснулся, на экране засветился текст.

“Мама всё время боялась, что Лиля Брик или ее агенты смогут найти нас. Когда мои родители встретились в Ницце, Маяковский признался Элли, что он становится очень подозрительным и испытывает тревогу и даже страх из-за Брик и ее идеологических друзей”, — прочитал я (неподписавшийся корреспондент «Комсомольской правды». — А. Г. ) последние строки на экране и спросил:

— А с чего вы взяли, что вам грозила опасность? От НКВД вас отделял целый океан...

— Когда Маяковский перестал быть в фаворе у власти, с его знакомыми стали случаться странные вещи.

— В смысле?

— Даже были смертельные случаи. И в США тоже.

— Например?

— Во время своей трехмесячной командировки в Америку мой отец подружился с одним русским эмигрантом — он работал в крупнейшей железнодорожной корпорации США “Амтрак”. Так вот — он неожиданно утонул в воде глубиной в три фута...» [409]

Речь шла, конечно, о Хургине и «Амторге». Впрочем, никаких доказательств реальной агентурной работы Лили пока нет. Мы можем узнать об этом, только когда откроют все архивы Лубянки. Да и трудности с выездом Бриков в 1930 году не вяжутся с их работой на ОГПУ.

Однако же кое-какие любопытные детали настораживают. В 1921 году по дороге в Ригу Лиля познакомилась с молодым служащим Наркомата иностранных дел, чекистом Львом Эльбертом. Не знаю, было ли между ними что-нибудь амурное и кто кого больше использовал, но с тех пор Эльберт был у рыжей бестии чуть ли не на побегушках. В марте 1930-го, в отсутствие Бриков, он зачем-то даже поселился с Маяковским в Гендриковом, и Лиля через поэта слала ему поцелуи. В письмах Лили Эльберт назван Снобом. «Обязательно скажи Снобу, что адрес я свой оставила, но никто ко мне не пришел, и это очень плохо» [410], — пишет она Маяковскому из Берлина 2 марта 1930 года.