Автор неизвестен - Торикаэбая моногатари, или Путаница

Скоро его сердце совсем потерялось, он не понимал, что с ним, им овладела невыносимая тоска. Он думал, что уже никогда не увидит ее — никакой случай здесь не поможет. Что же ему делать со своим горем? Он хотел уже было распрощаться с этим миром и покинуть его, но мысль о том, что он видит в последний раз улыбающееся личико их сына — такое беззаботное и невинное, отвратила его от этого намерения. Это была такая связь с жизнью, которую просто так не порвать. Сайсё думал о том, какое же решительное сердце надо иметь, чтобы бросить младенца, и не мог дать ответ на вопрос, что же побудило Химэгими поступить так. Он совсем запутался, сердце его было разбито, он досадовал и негодовал, решив, в конце концов, что Химэгими бесконечно жестока. Одежда Химэгими осталась в той комнате, которая служила ей спальней — она пахла женщиной, Сайсё надел ее на себя и безудержно зарыдал. Даже если бы это был просто сон, при пробуждении остался бы горький осадок. О, как пленительны ее тело и лик, какое обаяние и красота заключены в ней… Даже когда сердце ее было полно горечью и страданием, она говорила с ним спокойно и нежно, и ее любовь было невозможно ни с чем сравнить. Чувства переполняли его грудь. Не заботясь о том, что люди сочтут его сумасшедшим, он топал ногами, рыдал, но ничего не помогало, и тогда он, пребывая в безутешной тоске, лег, уткнувшись лицом в пол. Видя его печаль, женщины вздыхали. «Уж и не знаю, как ей удалось сбежать, но только у нее обязательно должны быть сообщники, кто-то непременно помогал ей. Так кто же? Не знаю. Может, она оставила где-нибудь записку или стихотворение для меня?» — подумал он, но только Химэгими была не таким человеком, чтобы, уходя обнадежить его.

— Один человек заметил неподалеку какого-то господина, видом весьма благородного и молодого. Этот господин явно хотел избежать людских глаз, он сажал в экипаж очень красивую даму. Человек еще подумал: кто бы это мог быть, — служанка в точности передала слышанный ею рассказ.

«Она привыкла быть мужчиной, и было бы немного странным, если бы она решила уехать без всякой на то причины, но еще более странен мне этот рассказ», — подумал Сайсё и разволновался еще больше, но только придумать все равно ничего не мог. Он всегда бурно переживал свои неприятности, но такого с ним еще не случалось. Его нрав позволял ему любить многих женщин, но теперь он сделался так несчастен, так мучался и горевал, его страдания не прекращались ни днем, ни ночью, и только личико мальчика поддерживало в нем жизнь, но слезы все текли и текли.

В другое время Сайсё стал бы слагать стихи, полные грустного очарования, но теперь он был погружен в мрачные думы, тосковал и ужасно терзался, все более падая духом.

Дочь Удайдзина — Ённокими — и на этот раз родила очень красивую девочку, но сама она так ослабела, что и теперь ее состояние внушало беспокойство, она угасала, и было непонятно, жива ли она еще или уже нет. Обливаясь слезами, она думала: «Я умру, ни разу больше не повидав отца и не получив его прощения». Видя ее страдания, ее мать не могла сдержать слез. Она сказала Удайдзину: «Если бы быть уверенным в том, что она останется жить, тогда можно было бы рассуждать, что скажут о ней люди, но теперь…»

Хотя Удайдзин и сказал в сердцах, что не хочет больше видеть дочь и выгнал Ённокими, но время сделало свое дело — он любил и жалел ее. Он так обожал дочь, что слышать сетования жены было для него нестерпимым испытанием. «Все находится во власти судьбы, не попрощаться с умирающей — так несправедливо и бессердечно!»

Когда Удайдзин пришел к Ённокими, он не мог понять, была ли его столь любимая дочь жива или мертва, ее чрезмерно длинные волосы покрывали одежду, она лежала. Каким бы страшным ни был его гнев, как он мог перестать заботиться о ней! Она была такой жалкой, что, увидев ее, отец, досадуя на себя, горько подумал: «Зачем я так жестоко с ней обошелся, как ей должно быть тяжело!»

— Милая моя, я не помогал тебе, пока все не стало так плохо. Ты бесконечно дорога мне, но когда я узнал то, что вовсе не ожидал услышать, я не смог смирить свою гордость и отрекся от тебя. Как я жалею об этом! Ничто не имеет значения, ничто другое, только бы ты была жива, и я заботился о тебе. Пусть Будды и боги возьмут мою жизнь вместо твоей! — он зарыдал в голос — так был взволнован.

Удайдзин пытался облегчить страдания Ённокими, принес ей теплой воды. Хотя она была еле жива, но, услышав голос отца, все же приоткрыла глаза и посмотрела ему в лицо, по ее щекам текли слезы, видя это, отец печалился и страдал, возносил бесчисленные молитвы. В волнении он крепко прижал ее к себе. Ему казалось, что так ей лучше.

— Прошу, позвольте мне стать монахиней, — сказала Ённокими, едва дыша.

Понимая, что это было бы для него слишком тяжело, он ответил:

— Пока я жив, не смей и думать об этом, — он плакал и был растерян.

Отец остался у дочери и стал ухаживать за ней. Ённокими была рада и счастлива, собралась с силами, старательно пила теплую воду, и ее состояние значительно улучшилось. «Как только будет можно…» — все думал Удайдзин и, наконец, забрал ее домой, заботился о ней, не отходя ни на шаг.

Сайсё же погрузился в мрачные мысли и позабыл обо всем и обо всех. Если бы все продолжалось как прежде, Ённокими, возможно, стала бы его упрекать, но теперь она думала, что он не приходит оттого, что она с отцом, и его отсутствие было кстати. Новорожденной девочке Удайдзин взял нескольких кормилиц, души в ней не чаял. Но от Садайдзина не пришло ни слова, Удайдзину это казалось печальным и горьким, радость его была омрачена.

Химэгими и Вакагими не могли бесконечно скрываться в Ёсино вдали от людей. К тому же их так ждали родители. Решив, что пора возвращаться, они хотели было уже скрытно отправиться в столицу, но Вакагими с тоской думал даже о недолгом расставании со старшей принцессой Ёсино.

— Может, ты поедешь со мной вместе? — предложил он.

Она же пребывала в унынии и тоске. Как она может поддаться уговорам человека, к которому она еще не успела как следует привыкнуть? Как она может покинуть это уединенное жилище, к которому она так привязана? К тому же она ведь не одна, она не может оставить младшую сестру, а тянуть ее за собой тоже страшно. Если она поселится в другом месте, а не здесь, у подножья этих гор, ей будет трудно встречаться с отцом, а не знать ничего о нем — так горько. Как ее, такую странную и наивную, примут в столице? А что если над ней станут смеяться? Как горько ей тогда будет!

Но и вернуться тогда уже не вернешься, ей будет стыдно, что прошумят эти сосны. Словом, неожиданно для Вакагими оказалось, что уговорить ее так просто не удастся. Вакагими был раздосадован, принцесса же, как и бывает в подобных случаях, расплакалась.