Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

Но больше всего Володя ненавидел ее за то, что ее образ, ее неповторимый и никогда не забываемый образ как кровоточащая татуировка был выжжен на его сердце. И убрать это клеймо оттуда он не мог, подобных способов просто не могло существовать.

И постепенно алая, полыхающая, кровавая ненависть сменилась удручающей, такой тягучей тоской, которая, как беспощадная петля, схватила, обвила, сжала его горло. И с этой петлей на шее, с этой тоской Володя больше не мог ни жить, ни дышать.

Потом, приложив нечеловеческие усилия, он смог вернуться к нормальной жизни. Но образ Тани остался в его сердце — точно так же, как и был.

Таня улыбалась посреди кровоточащего шрама на его сердце, все еще истекающего кровью. С той только разницей, что теперь Володя сжился с этими каплями, знал их вкус, запах и цвет. Он привык жить посреди этого моря боли. Таня приходила к нему — время от времени, в снах, в минутных провалах в прошлое, во всем, что происходило с ним.

И вот теперь она снова вошла в его жизнь, вошла так же страшно, как всегда это происходило. И оставалось только привыкнуть к этой мысли, к тому, что это не сон.

Володя попытался разложить по полочкам известные ему факты. Итак, Таня вновь вернулась в криминал. Сколотила банду. Даже после смерти Кагула сделать это ничего ей не стоило, ведь со времени ее последних подвигов прошло совсем мало времени, и авторитет ее был по-прежнему высок.

Банда собрана. Начались разбои. География их обширна: Французский бульвар, центр города — Рише- льевская, Ближние Мельницы… То есть бандиты не были привязаны к одному определенному району, а действовали по всей Одессе. Для Тани это как раз характерно. Она любила рисковать.

Но. Володя вдруг понял, что это было за «но». И это вдруг обожгло его ужасным холодом. С самого начала, с самого допроса нэпмана его мучило чувство, что здесь, во всех этих историях, что-то было не так.

И вот теперь, раскладывая факты по полочкам, Володя понял, что именно было не так. Было нечто, не вписывающееся в общую схему и не похожее на все остальные дела Тани.

Это были трупы. Таня не убивала. Во-первых, она не умела стрелять, во-вторых, она никогда не брала в руки оружие, в-третьих, он просто не мог представить Таню в роли хладнокровной убийцы! Во время своих налетов Таня не убивала! Что же произошло?

Было странно и страшно. Может, она изменилась? Может, смерть Наташи сломала ее настолько, что она стала убивать людей? Может, она сошла с ума? Это было возможно, если учесть, в каком состоянии он видел ее тогда в инфекционной больнице. Может, рассудок так и не вернулся к ней?

Сосновскому стало страшно. Он все равно не мог представить Таню убийцей. И самым ужасным было то, что он никак не мог это объяснить.

Чувствуя, как от напряжения у него раскалывается голова, Володя расплатился за кофе, который так и не допил, и пошел к остановке трамвая, чтобы поехать в редакцию. По пути он думал о том, что вот сейчас займется статьями, и может, эта текущая работа немного отвлечет его от того кошмара, в который он снова попал.

Еще со вчерашнего вечера на его столе лежали три материала. Когда он присел, то увидел, что кто-то сверху положил и четвертый. На основе статьи из столичной газеты нужно было сделать фельетон для местной прессы.

История была такова. В начале 1929 года Одесскую кинофабрику переименовали в «Украинфильм». Съемки шли полным ходом. Киносценаристами на студии работали Юрий Олеша, Исаак Бабель, Владимир Маяковский, Станислав Радзинский, Юрий Яновский, Николай Бажан.

В честь переименования кинофабрики было устроено торжество, на которое приехал нарком Луначарский вместе с супругой. Потом был подан обед. И вот на этом обеде на кинофабрике жена Луначарского появилась в бриллиантовом колье. В Одессе всегда знали толк в драгоценностях, поэтому тут же вычислили стоимость этого украшения. И об этом написали в газете. Прочитав, Луначарский тут же дал опровержение — мол, колье поддельное, стоит копейки, и не то время, чтобы жены большевиков щеголяли в бриллиантах.

Но тут уже возмутилась фирма, в которой и было куплено это колье в Москве. Она заявила, что существует с XIX века, поддельными драгоценностями не торговала никогда, колье настоящее, и купил его лично Луначарский. Также фирма приложила описание всех бриллиантов, которые вошли в колье, и полную стоимость всего изделия. Скандал разразился неимоверный. Жене Луначарского от украшения пришлось избавиться, а московская «Правда» опубликовала фельетон под названием «Осторожней на аванпостах!». В фельетоне высмеивался «разврат» высокого руководителя. Заканчивалась она выводом: руководители партии в СССР в личной жизни должны быть безупречны.

Сосновский должен был переписать этот фельетон с «одесским колоритом» и, не указывая фамилии партийного бонзы, высмеять такой позорный и мещанский поступок.

Тяжело вздохнув, он решил оставить фельетон на потом — не до юмора ему было сейчас, когда душа рвалась на части. К тому же в поступке Луначарского Володя почему-то не усматривал ничего страшного. Ну подумаешь, подарил жене колье с бриллиантами — и что? Нэпманы ведут образ жизни и похлеще. Отложив в сторону «Правду», Сосновский задумался о том, какие странности и контрасты принесет этот 1929 год, который только начался.

В СССР не хватало продовольствия, и особенно хлеба. Солдаты с оружием пытались отнимать у крестьян зерно. Рассказывали — шепотом, тайком, — что произошло в одной деревне в бывшей Херсонской губернии.

Крестьяне отказались отдать зерно солдатам. Тогда те вызвали подкрепление, деревню окружили войска. Крестьяне заявили, что лишнего хлеба нет. Если они отдадут все, то сами умрут с голоду. Солдаты открыли огонь. Погибло большинство жителей деревни. После этого забрали все зерно, уцелевших жителей прогнали, а саму деревню сожгли.

Но о таком нельзя было писать. И нэпманы, и партийные руководители жили по принципу «сытый голодного не понимает». Они не понимали, что кому-то может быть плохо. По их мнению, именно так и должен был строиться социализм.

Катастрофа с продовольствием постепенно затрагивала всю страну. Хлеб стали продавать только по продуктовым карточкам. Возле магазинов по утрам выстраивались очереди, а к обеду хлеба уже не было.

Больше всего страдали Одесская губерния, Херсонская, Волынская, Подольская, Черновицкая. В Киеве даже были хлебные забастовки на заводе «Большевик», карточная система не могла удовлетворить потребности населения в продовольствии. А покупать хлеб в нэпманских лавках по заоблачным ценам могли лишь немногие.

В Яновке, возле Одессы, начался бунт. Мужики пошли толпой требовать хлеба. Позвали также евреев, но те отказались идти. И тогда их начали бить. Так хлебный бунт закончился еврейским погромом.