Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Глава 16

Моя первая остановка была в Филадельфии, я уже много раз посещала этот город с момента ареста в 1893 году и всегда выступала перед еврейской публикой. На этот раз меня пригласили прочитать лекцию на английском для членов нескольких американских организаций. Находясь в Городе братской любви, я остановилась в доме мисс Перл Мак-Лауд, президента Женской либеральной лиги. Я бы предпочла более тёплый приём своей старой подруги Наташи Ноткиной, у которой я чувствовала себя как дома. Однако предполагалось, что квартира мисс Мак-Лауд более доступна для американцев, которые, возможно, захотят со мной встретиться.

Митинги неплохо посещались, но я всё ещё находилась под впечатлением от мучительной сцены с Эдом, и потому моим лекциям недоставало воодушевления. Тем не менее мой приезд в целом нельзя было назвать бесполезным. Я завоевала положение и приобрела много друзей, среди которых была и безумно интересная женщина — Сьюзан Паттен. О ней я слышала ещё от Саши: она была его американской подругой по переписке. Этим и своим прекрасным характером она расположила меня к себе.

В Вашингтоне я выступала перед немецкой свободомыслящей публикой. После лекции я познакомилась с группой Reitzel Freunde89, как себя называли читатели газеты Der arme Teufel.

Большинство из них были больше похожи на мясников, чем на идеалистов. Один мужчина, который хвастался, что работал в правительстве Соединённых Штатов, много говорил о красоте в искусстве и литературе — конечно, красота, по его мнению, не могла быть понятна невежественной толпе. Ему не нравилась анархическая идея «сделать всех одинаковыми». «Как может помощник каменщика, например, претендовать на такие же права, как я, образованный человек?» — спросил он меня. Он не мог себе представить, что я серьёзно верю в такое равенство или что в это верит любой другой передовой анархист. Он был уверен, что мы просто используем это как наживку. Он нас вовсе не винил: «Чернь надо заставлять платить».

«Как долго вы читаете Der arme Teufel?» — спросила я. «С первого номера», — гордо заявил он. «И это всё, что вы оттуда вынесли? Что ж, могу сказать, что мой друг Роберт метал бисер перед свиньёй». Мужчина вскочил на ноги и в гневе покинул комнату под громогласный смех остальной компании.

Ещё один «друг» Райцеля представился пивоваром из Цинциннати. Он подошёл ближе и стал говорить о сексе. Он слышал, что я «настоящая сторонница свободной любви» в Соединённых Штатах. Он восхищался тем, что я не только умна, но молода и красива, совсем не похожа на строгий «синий чулок», каким он меня представлял. Он тоже верил в свободную любовь, хотя считал, что большинство мужчин и женщин к этому не готовы, особенно женщины, которые всегда стараются держаться за мужчину. Но «Эмма Гольдман — это другое дело». Меня воротило от такого бесстыдного и самодовольного поведения. Я отвернулась от него и пошла к себе. Я очень устала и уснула почти мгновенно. Меня разбудил настойчивый стук в дверь. «Кто там?» — спросила я. «Друг, — послышалось в ответ. — Ты не откроешь?» Это был голос пивовара из Цинциннати. Вскочив с кровати, я закричала как можно громче: «Если вы сейчас же не уйдёте, я разбужу весь дом!» «Пожалуйста, пожалуйста! — умолял он через дверь. — Не нужно сцен. Я женатый человек, у меня взрослые дети. Я думал, ты веришь в свободную любовь». И я услышала, как он поспешил прочь.

«Кто только не использует возвышенные идеалы», — думала я. Правительственный клерк, посмевший ставить себя выше помощника каменщика, и уважаемый столп общества, для которого свободная любовь — всего лишь способ завести тайные интрижки, — оба являются читателями Райцеля, великолепного бунтаря и идеалиста! Их головы и сердца остались бесплодными, как Сахара. Мир, должно быть, полон таких людей, мир, который я решила пробудить. Меня охватило ощущение бесполезности и тягостное чувство изоляции.

По дороге из Вашингтона в Питтсбург непрестанно шёл дождь. Меня пробирало до костей, к тому же я была удручена воспоминаниями о Хоумстеде и Саше. Всякий раз, когда я приезжала в Стальной город, на сердце становилось очень тяжело. Вид пламени, извергающегося из громадных печей, обжигал мне душу.

Моё уныние немного развеялось при виде Карла Нольда и Генри Бауэра, встречавших меня на вокзале. Два товарища освободились из Западной тюрьмы в мае того года (1897). Я раньше не встречала Бауэра, но первую встречу с Карлом, случившуюся в ноябре 1892 года, я помнила. Завязавшаяся в то время дружба усилилась через переписку, когда Карл сидел в тюрьме. Наша нынешняя встреча должна была ещё больше укрепить эту связь. Я была рада снова видеть это милое и жизнерадостное лицо. Тюрьма сделала его более задумчивым, но не подавила любовь к жизни. Бауэр, большой и весёлый, возвышался над нами, как гигант. «Слон и его семья», — сказал он, идя между нами, пока мы с Карлом безуспешно пытались поспевать за его широченными шагами.

В предыдущие визиты в Питтсбург я всегда останавливалась у своего хорошего друга Гарри Гордона и его семьи. Гарри был одним из самых активных наших товарищей, верным и воодушевлённым другом. Миссис Гордон, простая и добросердечная женщина, была сильно ко мне привязана. Она всегда старалась изо всех сил, чтобы сделать моё пребывание у них дома как можно более приятным и удобным, насколько это позволял небольшой доход её мужа. Я обожала бывать у Гордонов и попросила своих спутников отвести меня к ним. Однако Карл и Генри были настроены сначала отметить мой приезд.

В Питтсбурге не было запланировано лекций. Карл и Генри предпринимали всё новые действия, чтобы освободить Сашу: составлялось заявление в Совет по помилованиям, подписанное исключительно рабочими. Я больше не верила в такие меры, но не хотела передавать свой пессимизм друзьям. Они оба были в хорошем настроении. Они заказали небольшой ужин в ресторане поблизости, в комнате только для нас, где никто не мог помешать. Первый бокал мы выпили стоя, молча. За Сашу. Его дух витал над нами и сближал нас в нашей общей цели. Потом Карл и Генри пересказали мне свои тюремные впечатления и поведали о годах, проведённых с Сашей под одной крышей. Они вынесли на свободу послание для меня, которое боялись доверять в письмах: Саша замышлял побег.

У него был совершенный план, у меня даже перехватило дыхание. Я размышляла: даже если ему удастся выбраться из тюрьмы, куда он пойдёт? В Америке ему придётся скрываться до конца жизни. За ним будут охотиться и в конце концов схватят. В России всё было бы по-другому. Подобные побеги там происходили не раз. Но в России есть революционный дух, и политический заключённый в глазах рабочих и крестьян предстаёт преследуемым страдальцем; он мог бы рассчитывать на их сочувствие и помощь. В Соединённых Штатах, наоборот, девять десятых рабочих сами бы сразу же пустились в погоню за Сашей. Нольд и Бауэр согласились со мной, но просили не писать о своих опасениях Саше. Он достиг предела стойкости: отказывали глаза, здоровье было подорвано, и он опять помышлял о самоубийстве. Надежда на побег и разработка плана поддерживала его воинственный дух. Мы не должны его отговаривать, но, возможно, стоит попросить его подождать, пока все законные способы освобождения не будут исчерпаны.