Эмма Гольдман - Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I

Только благодаря подарку, который мне выслала дорогая подруга Анна Стирлинг, мы смогли оплатить счёт в отеле и билеты, после чего у нас ещё осталось почти пятнадцать долларов. Этого должно было хватить на чаевые и другие расходы в течение поездки. Я знала, что могу занять немного денег в Нью-Йорке, а Эрик сказал, что, когда будет нужно, он телеграфирует в Чикаго с просьбой о средствах.

Когда пароход находился в пути уже несколько часов, Ипполита стало укачивать, и с ускорением хода ему становилось всё хуже. На третий день ему стало так плохо, что доктор приказал пить ледяное шампанское. Ипполит выглядел таким жёлтым и тощим, что я боялась, вдруг он не дотянет до конца поездки. Эрик наоборот стал очень прожорливым. Три раза в день он заказывал все блюда из меню от начала до конца. «Не заставляй официанта так трудиться! — умоляла я. — У нас нет столько денег на чаевые». Но он продолжал есть. Он был прирождённым моряком, любил открытую воду и становился веселее и голоднее с каждым днём. К концу поездки у меня осталось лишь два с половиной доллара, которые я поделила на стюардов и стюардесс, которые обслуживали нас с Ипполитом. Нашему викингу пришлось самому расхлёбывать дело. Храбрый малый, который месяцами жил в постоянной опасности обрушения туннеля, теперь дрогнул перед работниками судна. Он даже прятался. Стюард из столовой был неумолим и преследовал Эрика. Но когда последний встал перед ним, как школьник, с красным от стыда лицом и с вывернутыми наружу карманами, жестокий стюард сжалился и отпустил его.

Мой прекрасный «маленький» братик, высокий и красивый, ждал меня на причале. Он был немало удивлён, когда увидел меня в компании двух охранников. Мы сразу же пошли в ссудную кассу, чтобы заложить мои часы в форме ракушки, за которые я получила целых десять долларов — достаточно, чтобы заплатить за неделю аренды комнаты на Клинтон-стрит и угостить компанию ужином.

Глава 23

Устроившись в новой комнате, я сразу же пошла повидаться с Юстусом Швабом. Я застала его в постели, от него осталась лишь тень того, каким он был раньше. Комок подкатил к горлу при виде того, как осунулся наш гигант. Я знала, что миссис Шваб много работала, занимаясь кабаком, и упросила её позволить мне ухаживать за Юстусом. Она пообещала, хотя была уверена, что больной не позволит никому, кроме неё, о себе заботиться. Нам было известно о нежных отношениях, существующих между Юстусом и его семьёй. Жена была его спутницей все эти годы. Она всегда отличалась крепким здоровьем, но болезнь Юстуса, беспокойство и тяжкий труд заметно сказывались на ней: она потеряла свой румянец и выглядела бледной.

Пока я разговаривала с миссис Шваб, вошёл Эд. Он засмущался, увидев меня, я тоже растерялась. Он быстро взял себя в руки и подошёл к нам. Миссис Шваб извинилась, сказав, что ей нужно присматривать за пациентом, и мы остались вдвоём. Это был мучительный момент: никто из нас не знал, как было бы правильно себя вести.

Я не общалась с Эдом во время поездки за границу, но знала о его жизни от друзей, которые писали мне, что у Эда родился ребёнок. Я спросила, каково ему быть отцом. Он сразу оживился и затянул длинную песню о своей дочурке, о её очаровании и удивительном уме. Меня позабавило, как восторженно распинается этот детоненавистник. Я вспомнила, что он всегда отказывался снимать квартиру в доме с детьми. «Я вижу, что ты мне не веришь, — вдруг заметил он, — ты удивлена, что я так этому рад. Это не потому, что мне случилось стать отцом, а потому, что моя малышка действительно исключительный ребёнок». Поразительно было слышать такое от мужчины, который раньше говорил, что «большинство людей глупы, но родители и глупы, и слепы: они представляют, что их дети одарённые, и ожидают, что весь мир будет думать так же».

Я уверила его, что не сомневаюсь в исключительности ребёнка, но, чтобы удостовериться в том, что он говорит, нужно позволить мне увидеть эту чудо-малышку. «Ты на самом деле хочешь её видеть? Ты действительно хочешь, чтобы я её к тебе привёл?» — воскликнул он. «Ну да, конечно, — ответила я. — Ты знаешь, что мне всегда нравились дети — почему мне не понравится твой ребёнок?» Он минутку помолчал. Затем сказал: «Наша любовь не была слишком успешной, правда?» «А такая вообще бывает? — ответила я. — Наша длилась семь лет, многие считают, что это долго». «Ты помудрела за последний год, дорогая Эмма», — ответил он. «Нет, всего лишь постарела, дорогой Эд». Мы расстались, договорившись, что вскоре встретимся вновь.

На русской новогодней вечеринке Эд появился с женщиной, и я была уверена, что это его жена. Она была огромной и довольно громко разговаривала. Эд всегда ненавидел эту черту в женщинах, как он мог теперь это выносить? Меня окружили друзья, а товарищи с Ист-Сайда стали расспрашивать о движении в Англии и Франции. Больше тем вечером я Эда не видела.

Самой большой необходимостью по приезде в Америку было устроиться на работу. Я оставила визитную карточку у некоторых моих друзей, связанных с медициной, но недели шли, а звонков всё не было. Ипполит пробовал заняться чем-нибудь в чешском анархистском издании. Там была куча работы, но не было оплаты: считалось неэтичным получать деньги за статьи в анархистской газете. Все иностранные издания, за исключением Freiheit и Freie Arbeiter Stimme, выживали за счёт добровольного труда мужчин, которые зарабатывали какой-нибудь торговлей, безвозмездно отдавая своё свободное время по вечерам и воскресеньям движению. Ипполит, не имевший профессии, в Нью-Йорке был ещё беспомощнее, чем в Лондоне. Пансионы в Америке редко нанимали мужчин.

Наконец, в рождественский сочельник, за мной послал доктор Хоффман. «Пациентка — морфиновая наркоманка, — рассказал он, — очень сложное и утомительное дело. Ночной медсестре пришлось дать неделю отпуска — она не смогла больше выносить напряжения. Тебя вызвали подменить её». Перспектива была не заманчивая, но я нуждалась в работе.

Была уже почти полночь, когда мы с доктором приехали в дом пациентки. В большой комнате на втором этаже в беспамятстве лежала полураздетая женщина. Её лицо, окаймлённое копной чёрных волос, было белым; она тяжело дышала. Оглядевшись, я заметила на стене портрет грузного мужчины, который пристально смотрел на меня маленькими холодными глазами. Я поняла, что видела этого человека раньше, но не могла вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Доктор Хоффман принялся давать мне указания. Он сказал, что пациентку зовут миссис Спенсер. Он лечил её какое-то время, пытаясь избавить от наркозависимости. Она шла на поправку, но недавно случился рецидив, и пациентка снова пристрастилась к морфину. С ней ничего нельзя поделать, пока она не выйдет из оцепенения. Я должна измерять ей пульс и держать её в тепле. Ночью миссис Спенсер почти не шевелилась. Я попыталась скоротать время за чтением, но не могла сосредоточиться. Меня преследовал портрет мужчины на стене. Когда пришла дневная медсестра, пациентка ещё спала, хотя дышала уже спокойнее.