Ахто Леви - Улыбка Фортуны

Хотелось бы знать, вернется ли когда-нибудь сентиментальность, способная изгнать к чертям весь этот ширпотреб «искусства»?

Уже четверть четвертого, скоро утро. Концентрат все играет — тоже бессонница? Скоро Серый сможет вернуть концентратову софу...

Спит Чебурашка. Серый отгородил ее от света креслом, и она встанет утром бодрая, отдохнувшая. Дом весь спит, родильный дом тоже, вся Марьина Роща спит. Но он не уснет. И можжевельник не выжил, умер. Иначе и быть не могло — можжевельник должен был погибнуть. Ведь Серого предупредили, что не будет это растение жить на чужбине, не акклиматизируется. Да, можжевельник этот — живой пример преданности и патриотизма — он хочет жить только там, где родился, и в другом месте никакая любовь его не спасет, никакая сила не сохранит. А Серый его любил, как свой остров...

Но бессонница не от этого. И одиночество не от этого. Они давно уже с ним. Сначала беспокоили мысли о прошлом — волчья ночь не отпускала, потом о настоящем, в котором следовало разобраться, а затем появились другие мысли — о правде, о той жизни, которой живет вся земля, и на земле еще не было дня, чтобы люди где-нибудь не убивали людей.

Чтобы все понять, — думал Серый, — простому смертному нужно родиться по меньшей мере десять раз в надежде прожить всякий раз по крайней мере пятьдесят лет...

Серый снова, как всегда, вспомнил о матери.

Двадцать восемь лет назад он с ней расстался, и с тех пор они больше не увиделись, потому что в мире каждый день где-нибудь идет война, умирают дети и матери тоже. Он всегда жил мыслью о ней, его радовало сознание, что она есть — его мать, родившая его. Он знал, что она уже не так выглядит, как в тот день, когда они расстались, он знал, что она стала старушкой-пенсионеркой и присматривала за внуками и внучками — детьми своих детей. Она была далеко, в Швеции, он не видел ее старости, не переживал ее болезни. Он все еще надеялся повидаться с ней, и каждый раз, вспоминая о матери, он чувствовал непреодолимое одиночество. Его мучил страх, страх больше никогда не увидеть мать, не почувствовать себя под ее защитой...

Оказывается, Чебурашка не спит. Уже пять утра, а она не спит, лежит и смотрит открытыми глазами в стенку. Оказывается, она всю ночь не спала, только притворялась, чтобы не мешать ему думать и писать, писать и думать.

А теперь, Чебурашка, с твоего разрешения, милая, он убьет эту нервную муху, чтобы она перестала дрожать за свою жизнь. Потом он приготовит какой-нибудь завтрак и проводит тебя на работу.

Ночь мрачна, мысли тоже. Он сходил в кино, посмотрел про Серого Волка — здорово смешно было! — потом гулял в парке среди золотистых осенних деревьев, по ветвям которых солнечные лучи гонялись за белками, — прекраснейшее образовалось настроение.

Да, одиночество — дело преходящее, а может, его и нет вовсе. Ведь сколько уже раз он порывался поменять свою квартиру на какой-нибудь тихий зеленый район, потому что у них одни заводы вокруг, а воздух... У него же со здоровьем бывает неважно, плевриты его мучают. Сколько уже раз он клялся: меняюсь на другой район. Но никогда не поменяется.

Он много ездит, так что и соседей своих толком запомнить не может. Но вот он вышел на улицу и встречает людей: идет мужчина с работы в очках, в шляпе, с портфелем и говорит ему «здравствуйте»; через пять метров ему опять кто-то говорит «здравствуйте», а там какие-то женщины прошли, улыбнулись и тоже сказали «здравствуйте». Кто с ним в одном подъезде живет, кто в других подъездах или даже домах...

Черт возьми, ведь это здорово, когда тебе говорят «здравствуй» почти незнакомые люди, значит, они по-товарищески относятся к тебе.

Всех мамаш, гуляющих около дома с детскими колясками, он знает, и они наверняка знают его — мамаши ведь все видят и все знают, они часами прогуливают своих малышей. Они всегда доброжелательно здороваются с ним...

Как уйти из такого района?! У него мировецкий дом, правда, около него почти не стоят машины, за исключением одного старого «Москвича», который почти не ездит, и одного «Запорожца», и нет ни единого гаража.

Конечно, он по-прежнему любит путешествовать, скитаться по городам и лесам, странствовать в далеких краях, но каждый раз, возвращаясь откуда-нибудь, он все более и более отдается приятнейшему переживанию — приходу в свой дом. Его радуют встречи с соседями по лестничной площадке, а с ними ему повезло: квартира слева обычно выручает его гвоздями, столярными инструментами и черным хлебом, квартира справа— целое семейство врачей — медицинской помощью, которую можно получить в любое время суток. И Концентрат всегда рядом.

Пару дней тому назад он видел женщину, борющуюся с лужей. Гигантская была борьба. Она деревянной лопатой пыталась очистить здоровенную лужу, разрезавшую тротуар. Потом бросила лопату и полезла в лужу руками; она отшвыривала руками комки грязи и листья, мешавшие утечь воде. Как она боролась с этой распроклятой лужей!

О, ему нравятся люди, способные ради дела лезть в грязь руками,— это его люди, с такими он всегда находил общий язык. А если вдруг вспыхнет война и опять станут убивать детей и матерей, с ними тогда он будет в одной упряжке, в одном ряду, он и сейчас в одной жизни с ними живет.

Нет, он не уйдет из этого района.

Дело не в том, что он одинок среди людей. Заяви он такое, обидятся его друзья в разных городах, где ему приходилось бывать, с кем ему приходилось сталкиваться, от кого он получал письма с дружеской поддержкой, — обидятся, это точно. Одиночество — это нечто в нем, может, оно последствие длительной изолированности от нормальной жизни, вполне может быть.

И вообще, жить и думать надо днем, а ночью — спать. Солнце — великая вещь, при его свете все смотрится совсем иначе, чем ночью. Когда рядом друзья и тебя ждет работа, отступает бессонница.

