Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

– Как он? – спросил я у медсестры.

– С ним все хорошо, – последовал ответ; медсестер в отделении интенсивной

терапии так много, что я знаком лишь с несколькими из них и эту не узнал. –

Пришлось выполнить назогастральную интубацию, чтобы в дыхательные пути не

попало инородное тело…

Я взглянул на Питера и, к своему удивлению, обнаружил, что кто-то засунул ему в

нос назогастральный зонд да еще прикрепил его пластырем к лицу. Я разозлился,

из-за того что моего пациента подвергли весьма неприятной процедуре, в которой

он совершенно не нуждался. Назогастральный зонд проталкивают в нос и дальше

через гортань в желудок – хорошего мало, если верить моей жене Кейт, которая

имела несчастье пройти через это. И потом, процедура эта вовсе не безобидна:

известны случаи, когда зонд одним концом попадал в легкие, вызывая

аспирационную пневмонию с летальным исходом, или же доставал до мозга.

Конечно, подобные осложнения – большая редкость, однако операция была

сложнейшая, и просто чудо, что она завершилась успешно. Ничего удивительного,

что я пришел в бешенство.

Интубацию назначил один из врачей реанимационного отделения – явно менее

опытный, чем я. А врач, который заступил на ночное дежурство, утверждал, что

ничего об этом не знает. Обвинять медсестру смысла не было. Я спросил у Питера,

как он себя чувствует.

– Лучше, чем я ожидал, – ответил он охрипшим голосом, после чего вновь

принялся благодарить меня.

Я пожелал ему спокойной ночи и пообещал, что утром эту ужасную

назогастральную трубку уберут.

Придя на работу следующим утром, я вместе с Сами сразу же направился в

отделение интенсивной терапии. У кровати Питера уже сидел медбрат, которого я

тоже не знал. Питер бодрствовал. Он сказал, что ему удалось немного поспать

ночью – значительное достижение, если учесть безжалостный шум и яркий свет в

помещении. Я повернулся к медбрату.

– Я знаю, что назогастральный зонд ставили не вы, но будьте добры, уберите

его, – сказал я.

– Прошу прощения, мистер Марш, но пациента должен сначала осмотреть

специалист по речевым проблемам.

Пару лет назад специалисты по речевым проблемам почему-то взяли на себя

ответственность за пациентов, у которых возникли трудности не только с речью,

но и с глотанием. В прошлом мне уже доводилось спорить со специалистами по

речевым проблемам, поскольку они отказывались одобрить удаление

назогастральных зондов, в которых мои пациенты не нуждались. В результате

нескольких пациентов, несмотря на все мои протесты, без всякой надобности

кормили через трубку. Понятно, что я не пользовался популярностью среди

специалистов по речевым проблемам.

– Уберите трубку, – процедил я сквозь зубы. – Ее вообще не следовало ставить.

– Прошу прощения, мистер Марш, – вежливо ответил медбрат, – но я не стану

этого делать.

Я вскипел.

– Ему не нужна трубка! – закричал я. – Я возьму всю ответственность на себя. Это

совершенно безопасно. Я его оперировал – ствол мозга и черепные нервы были в

конце совершенно нетронутыми, он хорошенько прокашлялся… Уберите чертову

трубку!

– Прошу прощения, мистер Марш, – снова завел свою шарманку незадачливый

медбрат.

Задыхаясь от ярости, я вплотную приблизился к нему, схватил его за нос и со всей

силы крутанул.

– Чтоб ты сдох! – Я развернулся и, поверженный и бессильный, направился к

ближайшей раковине вымыть руки.

Нам предписано мыть руки, после того как мы прикасаемся к пациентам, так что,

полагаю, то же правило применимо и в случае нападения на больничный

персонал. Недовольство и смятение, вызванные угасанием моего авторитета,

ростом недоверия и печальным упадком профессии врача, копились во мне

годами и привели к неожиданному взрыву. Наверное, все дело в том, что через две

недели мне предстояло выйти на пенсию и я больше не мог сдерживать ярость,

которую испытывал, когда ко мне относились пренебрежительно.

Взбешенный, я выбежал из палаты, оставив у кровати Питера группку

недоумевающих медсестер и медбратьев. Сами покорно последовал за мной. Я

нечасто теряю самообладание на работе и никогда раньше не поднимал руку на

коллег.

Постепенно я успокоился и в тот же день вернулся в отделение интенсивной

терапии, чтобы извиниться перед медбратом.

– Я глубоко сожалею о случившемся. Мне не следовало так поступать.

– Ну, что сделано, то сделано, – ответил он.

Я не понял, что он имел в виду, и оставалось лишь гадать, подаст ли он на меня

официальную жалобу, которой я более чем заслуживал. Ближе к вечеру я получил

по электронной почте письмо от заведующей отделением интенсивной терапии, в

котором говорилось, что до нее дошла информация о «происшествии» и она

просит заглянуть к ней на следующий день.

Домой я ехал объятый малодушием и паникой, прежде абсолютно

несвойственными мне. Потребовалось немало времени, чтобы успокоиться, и мне

самому было противно, оттого что перспектива официального дисциплинарного

взыскания так напугала меня. «И куда же подевался наш бесстрашный хирург?» –

трясясь от страха и злости, спрашивал я себя. Пора уходить, в этом нет никаких

сомнений.

Наутро я, как и было велено, покорно отправился к Саре, заведующей отделением

интенсивной терапии. Мы проработали вместе много лет и хорошо знали друг

друга. Вся ситуация напомнила мне случай из детства: из-за какого-то проступка

меня вызвали к директору школы, я стоял у двери его кабинета и сильно

переживал, ожидая, когда меня позовут. С Сарой мы познакомились еще в

больнице имени Аткинсона Морли, которую закрыли двенадцать лет назад. Это

была своего рода аномалия – узкоспециализированная больница с небольшим

штатом (сто восемьдесят человек), занимавшаяся исключительно нейрохирургией

и неврологией и расположенная в живописном пригороде в окружении садов и

парков. По ряду вполне разумных причин нас объединили с крупной клиникой,

где мы и продолжили работать: сотрудники в ней исчисляются тысячами. К тому

же прежнее место в Уимблдоне было уж слишком красивым для больницы.

Участок продали для коммерческой застройки, и больничные здания

превратились в жилые дома, которые стоят миллионы фунтов.

Но кое-что мы все же потеряли – в первую очередь дружелюбную атмосферу,

которая возможна лишь в небольшой организации, где все сотрудники лично

знакомы, а работа построена на взаимоуважении и дружбе. Своей

эффективностью наша старая больница наглядно демонстрировала магию числа

Данбара, которое для человека в среднем равняется 150. По утверждению