Сиара Симон - Пастор

Я стоял какую-то минуту в своих брюках и рубашке, просто пялясь на церковный крест, (чувствуя себя немного предателем, если быть честным). Если меня простили, то почему Бог не убрал этот соблазн подальше от меня? Или же не дал больше силы воли, чтобы выдержать это? Противостоять этому? Знаю, это было несправедливо по отношению к Поппи: желать, чтобы она исчезла или же стала баптисткой, ну, что-то в этом роде. Тогда почему Бог не избавил меня от влечения к ней? Не заглушил мои чувства к тому, как она ощущалась под моим благословением… Не сделал меня слепым к этим красным губам и ярким ореховым глазам?

«Отец, если ты милостив, избавь меня от этой ноши». Даже Иисус говорил эти слова. Не то чтобы они пошли ему на пользу… Почему Бог так охотно награждает нас плохими судьбами?

Я оставил ризницу в странном настроении, пытаясь призвать то лёгкое, отчётливо нефизическое спокойствие, которое чувствовал ранее, а затем завернул за угол и увидел Поппи, стоящую в центральном проходе, единственную оставшуюся прихожанку.

Честно, я не знал, что мне делать. Мы были связаны чувством искушения, но что, если моя работа помогала этой соблазнительнице? Было бы правильно улизнуть и оставить её без какой-либо помощи, избегая похоть и желание? Конечно, похоть была моей собственной проблемой — не её — и это не повод вести себя отчуждённо с ней.

Но что, если то, что я делаю для неё, слишком рискованно для меня?

Что ещё было не менее важным: рисковал ли я, потому что хотел этого? Была ли причина в том, что я заботился о её духовном развитии, лишь бы находиться рядом с ней?

Полагаю, нет. Не было из этого ничего правдой. И от этой правды становилось только хуже. Я заботился о ней как о личности, как о душе, и мне хотелось её трахнуть, и это был рецепт чего-то гораздо худшего, чем плотский грех.

Это был рецепт влюблённости.

Я должен был подойти к ней. Но я хотел бы, чтобы она контактировала с главой женской группы, напрямую получая указания от неё, а не от меня, с надеждой, что время от времени месса станет своего рода степенью нашего взаимодействия.

Поппи смотрела на алтарь, когда я подошёл.

— Там внутри есть кости?

— Мы предпочитаем термин реликвия , — мой голос снова принял глубокий тембр. Я прочистил горло.

— Кажется немного мрачным.

Я указал на распятие, на котором был изображён Иисус в его наиболее окровавленной, разбитой и агонизирующей форме.

— Католицизм — мрачная религия.

Поппи повернулась ко мне с задумчивым выражением лица.

— Думаю, это мне и нравится. Эта твёрдость. Она настоящая. Ведь она не замалчивает боль, печаль или чувство вины, даже наоборот подчёркивает их. Там, где я выросла, ты никогда бы не имел дело с чем-то подобным. Ты бы просто глотал таблетки, пил, подавляя всё это, пока не стал бы дорогой оболочкой. Но, думаю, этот путь намного лучше. Мне нравится противостоять такому.

— Это живая религия, — согласился я. — Этой религией действия: ритуалы, молитвы, жесты.

— И это то, что тебе нравится.

— Что она живая? Да. Но мне также нравятся и сами ритуалы, — я окинул взглядом храм. — Мне нравятся ладан, вино и песнопения. Это ощущается таким древним и священным. И есть в ритуалах что-то, что каждый раз возвращает меня к Богу, независимо от того, насколько плохое моё настроение или насколько сильно я согрешил. Как только я окунаюсь в это, всё остальное исчезает. Словно его и не существовало никогда. Как бы жесток не был католицизм, это также религия радости и связи, напоминание о том, что грех и печаль не могут больше нами управлять.

Поппи сдвинулась, задевая мою обувь.

— Связь, — повторила она. — Правильно.

На самом деле я чувствовал эту связь прямо сейчас. Мне нравилось болтать с ней о религии, нравилось, что она узнавала об этом таким образом, немногие прихожане на такое согласны. Я желал разговаривать с ней вот так весь день напролёт, слушать её, слышать, как её хриплый шёпот перед сном…

«Неееееет, Тайлер. Плохо» .

Я снова откашлялся.

— Так чем могу помочь, Поппи?

Она подняла церковный бюллетень:

— Я увидела, что завтра блинный завтрак, и хотела бы помочь.

— Хорошая идея, — завтрак стал одним из первых нововведений, осуществлённых мной, как только я пришёл в церковь Святой Маргариты, и отклик был ошеломляющим. Здесь и в соседних Платт-Сити и Ливенворте была деревенская скудность, что гарантировало неизменную потребность в службе, но добровольцев никогда не хватало, и два раза в месяц мы зашивались, проводя его. — Мы были бы очень признательны.

— Отлично, — она улыбнулась, и на её щеке появился намёк на ямочки. — Тогда увидимся завтра.

***

Я молился прошлой ночью больше обычного. Проснулся на рассвете и сразу же пошёл на более долгую пробежку, чем раньше; после, заходя в свою кухню потным и истощённым, я учуял запеканку, которую испекла Милли.

— Ты тренируешься для марафона? — спросила она. — Если так, то это не выглядит как хорошо проделанная работа.

Я слишком запыхался, чтобы даже возразить на её реплику. Схватив бутылку воды, опустошил её в несколько глотков. Затем я растянулся лицом вниз на холодном кафельном полу, чтобы немного понизить температуру тела.

— Ты же понимаешь, что опасно так бегать в жару, даже утром. Ты должен купить беговую дорожку.

— Мммм, — пробубнил я в пол.

— Что ж, несмотря на это, ты должен принять душ перед завтраком. Прошлой ночью я столкнулась с этой восхитительной новой девушкой в городе, и она сказала, что собирается сегодня помочь. И, конечно, ты хочешь хорошо выглядеть для новенькой девушки, не так ли?

Я поднял голову и посмотрел на неё скептически.

Она толкнула меня в рёбра носочком своей пурпурной туфли, прежде чем переступить через моё тело.

— Я собираюсь пойти в церковь, чтобы помочь замешивать тесто. Поддержу мисс Дэнфорс в обустройстве, если увижу её до того, как ты прибудешь туда.

Она ушла, а я отлепил себя от пола и избавился от своего потного силуэта с помощью бумажных полотенец и чистящего спрея, что заняло всего минуту. И только потом поплёлся в душ.

Это закончилось тем, что было удивительно легко оставаться сосредоточенным на самом завтраке. Всё было настолько оживлённым, что я утром старался обойти каждый стол, чтобы поприветствовать посетивших нас людей. У некоторых из них были дети, которых я мог отправить домой с рюкзаками, набитыми школьными принадлежностями и арахисовым маслом; некоторые из них имели родителей в преклонном возрасте, поэтому я бы мог обратиться к местным работникам по уходу за пожилыми людьми и к благотворительным организациям. Некоторые из них были одинокими и хотели с кем-то просто поговорить — я мог оказать такую незначительную услугу.