Людмила Рогочая - Кубанский шлях (СИ)

Старый бирюк рыскал в поисках пищи. Еды вокруг было много, но силы уже не те, их хватит разве что на зазевавшуюся мышь-полёвку. И вдруг до его притупившегося обоняния донёсся запах крови и ещё чего-то аппетитного. Он потрусил на запах.

Степан проснулся от резкой боли в плече. Он почувствовал зловонное дыхание зверя и увидел пару огоньков его жёлтых глаз.

- Волк, - ужаснулся Степан. Хотел было закричать, позвать Фрола, но язык не ворочался. При свете луны он разглядел у самого своего лица страшную морду дикого зверя.

И тут появилась собака. Она злобно зарычала и схватила волка за заднюю ногу. Он бросил жертву и повернулся мордой к врагу. Грянул выстрел. Это проснувшийся Фрол не растерялся, благо ружьё лежало рядом с ним, и убил хищника.

- Кровь, мясо учуял, - пояснил появление волка Фрол, - хорошо, что бирюк. А если бы стая?!

- Думал, мне уж конец настал! Прямо к горлу! Но какая же псина - умница!

- Молодец, молодец! - Фрол первый раз погладил собаку.

Степан пришёл в себя. Потёр прикушенное плечо.

- Ничего, сквозь одёжу неглубоко.

- Тебе повезло, что старый он. Зубы слабые. А то бы горло перекусил-то.

Степан, повернувшись к собаке, приласкал её:

- Спаситель мой. Товарищ верный...

- Что ж он у нас без клички? Давай, так и назовём его - Верный.

-Пусть будет Верный. И ты, Фрол, первый друг мой. Да возблагодарим Матерь Божию за Спасение - торжественно произнёс он и, крестясь, прошептал молитву. Затем, по своему обычаю, Степан поцеловал крест, достал заветный образок и, его также целуя, молвил:

- Благодарю и тебя, ладо моя, Степанидушка, охранительница моя.

Фрол лукаво хмыкнул в бороду.

10. Андрей Барятинский

В просторное помещение ямской станции вошёл смотритель и, потирая замёрзшие руки, предложил пассажирам:

- Господа, а не откушать ли нам чаю? Свободных лошадей нет, так что придётся подождать ещё пару часов.

Чиновник, ехавший в соседнюю губернию по казённой надобности, возроптал, было:

- Сколько можно?! У меня важные государственные дела, они-то не будут ждать. Некогда и чаи распивать. Лучше поторопи ямщиков.

- Чайку - это хорошо, можно согреться. Такая стынь на улице, - тепло и спокойно проговорила миловидная дама средних лет, снимая серый салоп. Остальные поддержали её: прапорщик с пробивающимся баском, его денщик, или скорее дядька, да щеголеватый молодой господин, видно, из мещан, но почему-то с гусарскими усами и бачками. Они с готовностью уселись за прямоугольный стол, покрытый бурой выгоревшей скатертью.

- Помоги мне, дружок, - обратился станционный смотритель к дядьке юного офицера, - жена моя в тягостях, уехала рожать к матери, один перебиваюсь по хозяйству, - виновато проговорил он.

Пока смотритель готовил посуду да нехитрые заедки, как-то: мочёные яблоки, чёрствые бублики и вишнёвое варенье, - дядька прапорщика, Евтеич, раздувал сапогом полуведёрный самовар, приговаривая:

- Ишь, разбуянился, запыхтел. С самоваром-буяном чай важнее и беседа веселее.

Все, глядя на старика, заулыбались.

- А вы, по какой надобности едете на Юг, Андрей Ильич? - спросил чиновник офицера, продолжая прежний разговор, - там, говорят, очень опасно.

- Служить Отечеству! - пламенно воскликнул юнец, - служить, живота не жалея!

- Да война, вроде, окончилась, мир заключён, - с лёгкой иронией улыбнулся чиновник, вполне понимая пылкость юноши. - Хотя, если турок говорит о мире, значит, будет война.

- Я, батюшка, - встрял в разговор дядька, - чаю, с турками каши не сваришь. Хочешь чтобы турок тебя послушался - ударь его палкой. Иначе мира не будет. Я в прошлую турецкую канпанию обзнакомился с ними. Верить им - нельзя. Ещё Пётр Первый говаривал: бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь.

Все рассмеялись.

- Мой барин, - он с любовью посмотрел на воспитанника, - храбрый вьюнош и своего добьётся.

- Заслужу награду, получу чин, и батюшка представит меня ко двору, самой императрице, - пояснил юнец.

- А кто же у Вас батюшка? - спросил молодой человек в бачках.

- Князь, действительный статский советник.

Молодой человек заинтересовано посмотрел на юного офицера.

- Эге, ж! - воскликнул он, - и Вы начинаете службу с прапорщика?

- Нет, в полку числился со штык-юнкера. Теперь уж прапорщик. Как сказано в табели о рангах: "Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат"! У нас все мужчины в роду начинали службу с самых низших званий.

- Господа, чай готов! - смотритель разлил по чашкам напиток.

Чай получился душистый и вкусный, что редко случается на ямских станциях.

- Божественно! - воскликнула дама, - сюда бы ещё пирожных!

- Или пряников! - мечтательно добавил молодой человек в бачках.

- Вот бублички, яблочки мочёные. Угощайтесь, - суетился смотритель.

- А Вы не хотите назвать своё имя, любезный? - обратился к любителю пряников чиновник.

- Егор Мокошин, - представился тот, - мастер куафер, по-нашему цирюльник. Но не только брадобрей. Могу причёску сделать. И дамскую тоже. Учился у французов. Служил в разных местах, даже в фиятрах, причёсывал актёрок. Вот решил поискать счастия в южных краях.

- А что, Евтеич, - воскликнул юный офицер, - не взять ли нам цирюльника на службу? Ведь ты подстричь, расчесать толком не умеешь. Какой я буду офицер с твоей стрижкой? Да и веселее нам станет.

- Ваша барская воля. Только до сих пор Вы обходились моими трудами? - обиделся дядька.

- Юн был. Довольствовался малым.

- Ну, если я Вам не гожусь, извольте отправить меня в деревню. Домой.

- Да годишься, годишься! Не обижайся, Евтеич. Чего бы-то советовался с тобой, если б не годился.

- Пойдёшь ко мне? - обратился он к цирюльнику.

- Эге, ж, - без раздумий согласился Егор.

- Вот и хорошо. Зовут меня Андрей Ильич, ты уже слышал. Дядьку моего можешь звать Евтеич. Хотя он заслуженный воин, можно сказать, герой турецкой войны. Сколько ты просишь платы за труды?

- Три рубля в год.

- Эко загнул, - хмыкнул Евтеич, - хватит и одного. Питаться со мной будешь.

- Эге, ж, - Егор кивнул головой.

- Что ж, договорились, - обрадовался Андрей, - покажешь потом свои рекомендации.

- Сами поглядим, что за птица, - буркнул Евтеич.

- Господин смотритель, нельзя ли не два, а три места в карете? - прапорщик обратился к смотрителю.

- Слушаюсь, Ваше благородие.

Вскоре появилась карета, и начался долгий путь с пересадками к южным рубежам империи.

За три недели путешественники одолели по почтовому тракту четырнадцать станций. В степи дули резкие восточные ветры, отплясывали свой единственный танец мокрые снежинки. Привычные к любым капризам непогоды почтовые лошадки спокойно трусили по мокрой дороге. В памяти Андрея всплывали картины прежней жизни в Санкт-Петербурге, в стенах родительского дома. Он, пухленький, румяный мальчик, возвращается с няней с прогулки. У парадной лестницы стоит маменька. За давностью лет её образ несколько размыт. Но вспоминаются ощущения радости, тепла, нежности. Она поднимает его на руки и целует, целует. От неё исходит удивительный, волшебный аромат.