Михаил Джавахишвили - Похождения авантюриста Квачи Квачантирадзе

— Ладно, хватит тебе, а то совсем одежду ободрал.

— Ничего, ничего, побегай еще немножко...

В конце концов Квачи удалось оторваться от "преследователя", он долго блуждал по лесу, продираясь через бурелом, пока, исцарапанный и расхристан­ный, не выбрался к духану Эремо.

Тут появились и Соня с Марусей, и остальные. Заахали, затараторили, расспрашивая друг друга — в чем же дело. Выяснилось, что Квачи не так понял девушек и повел Киприана не той тропой.

Стали бегать по лесу и звать пропавшего, но тщетно...

Прошло несколько дней.

В доме Каропуло стояли плач и стенания. Квачи рвал на себе волосы и ни на шаг не отходил от скорбящего семейства.

Наконец Каропуло получил телеграмму из двух слов:

— "Двадцать тысяч..."

Ответ оказался еще короче:

— "Пять".

— "Пятнадцать".

— "Десять".

— "Согласны. Решено и подписано".

На том и сошлись.

С тех пор черноглазого Киприана не видели на улицах Кутаиси.

Через месяц прииски Каропуло перешли к Саропуло, а сам Каропуло с чадами поднялся на пароход и отплыл в Стамбул.

Тем временем Квачи Квачантирадзе снял квартиру, нанял коляску, купил белую черкеску и повесил на ремень кинжал в инкрустированных ножнах — на радость родителям и назло врагам!

Верил ли он, что вершил в Сагорийском лесу "народное дело" экспроприа­ции для пользы движения? Кто знает. Известно одно — в это верил весь город. А Квачи превыше всего ставил общественное мнение.

Так одним махом Квачико добыл и деньги, и славу.

Сказ об окончании гимназии и спасении вдовы

Стоило в карманах Квачи завестись деньгам, как он тут же скакнул по житейской лестнице ступенек на десять. В голове замелькали новые планы, а в сердце с новой силой вспыхнул и разгорелся огонь. Друзей и знакомых заметно прибавилось, мир распахнулся шире, расцвел, как цветы по весне.

Новую жизнь Квачи начал с того, что в один горестный для Цвири день забрал свое барахлишко и перешел на Тбилисскую улицу в дом к некой особе из русских, по фамилии Волкова.

Цвири разрыдалась вслед упорхнувшему петушку, но Квачи проявил твер­дость не по возрасту и сказал:

— Послушай, моя Цвирико, в жизни у всего есть начало и конец. Не надо так рыдать и плакать, не то Буду, чего доброго, догадается, а за ним и все остальные, стыда не оберемся. Мне-то что, я зеленый юнец, а вот о себе подумай: женщина тридцати пяти лет, мужняя жена!.. Будь спокойна, комнатка эта не опустеет: ты ведь знаешь моего дружка Бесо Шикия? Право же, славный юноша, и собой недурен. Он завтра же перейдет к тебе. Думаю, вы поладите... Прощай, моя Цвири! Прощай...

Тут он растрогался и даже уронил две слезинки.

Цвири всем сердцем оплакала расставание с любимым. Но тем не менее решила следовать его совету и не пожалела: через два дня она "одолжила" поселившемуся в Квачиной комнатке Бесо Шикия три рубля и сказала с усталой улыбкой:

— Купи себе чего-нибудь и не стесняйся: много у меня нету, а понемножку всегда найдется...

Бесо Шикия не пришлось уговаривать; он был не более застенчив, чем Квачи.

А Квачи снял в доме на Тбилисской чудесную комнату — большую, свет­лую, обставленную добротной мебелью.

Вдове Волковой, доброй и приветливой старушке, постоялец пришелся по душе. Глуповатая и суеверная, она не очень-то разбиралась в новой жизни, к тому же плохо видела. Хозяйка и постоялец не мешали друг другу, общались вежливо, приветливо улыбались, словом, жили душа в душу.

Но вот настал для выпускника гимназии судный день — наступил май. Квачи заканчивал учебу. Старшеклассникам предстояли экзамены на аттестат зрелости.

Дело было в том самом злосчастном году, когда гимназисты во всех концах империи приструнили своих наставников. С экзаменами все ладилось легко и просто. Поскольку в тот год скорее экзаменовали учащиеся, а не учителя, последние были уступчивы и послушны, как евнухи перед грозным султаном. Один только учитель греческого языка взбрыкнул и уперся: не желая слушать ни о каких переменах в расстановке общественных сил, ни о комитетах и обществах, он по-прежнему требовал Гомера и Гесиода и жаждал гекзаметров.

Долго выпускники ломали головы — как с ним быть?

Наконец Квачи сказал:

— Дайте мне денька три...

Утром третьего дня учитель греческого Сириадис получил письмо. В верх­нем углу листа были изображены череп и кости, ниже — гроб и кинжал с револьвером. Под красноречивым рисунком было приписано:

"Ни один из учеников выпускного класса не должен срезаться на экзамене. Если согласны, в восемь часов вечера появитесь на бульваре. Если нет — собирайте манатки и в три дня покиньте Кутаиси. В противном случае советуем не медля заказать гроб.

Комитет анархистов-синдикалистов-социалистов".

Вечером Квачи битый час бродил по бульвару, однако Сириадис так и не появился. Зато прибежали запыхавшиеся Бесо Шикия, Чипуртанидзе и Чикинджиладзе. Они были немногословны:

— Представь себе, отправился в полицию...

— Перехватили. Били, пока не взмолился: "Никого не срежу! Никого!"

Благородный Сириадис сдержал слово и никого не срезал.

Так закончили гимназию и получили аттестаты зрелости Квачи Квачанти­радзе и его дружки.

На Пасху Квачи съездил в Самтредию; там только и было разговоров, что о его успехах. Порадовал родных и друзей, вызвал зависть у врагов и недругов, взволновал местных девиц, расстроил юношей, а обленившихся мужей поучил уму-разуму.

Затем вернулся в Кутаиси, прихватив с собой новое наставление Силиби­стро:

— Сын мой, Квачи! Все смешалось в этом мире, муть со дна поднялась и всплыла наверх. Слушай сюда, сынок: если придется, все продам, милостыню пойду просить, но тебя без образования не оставлю. Сейчас человек без выс­шего образования — что он есть, что его нет! Дворянство я тебе добыл, в гимназии обучил. Деньжат еще сколько-нибудь подкину. Но теперь ты и сам должен подсуетиться и пораскинуть умом. Вон Чолия и Гвичия так пооканчивали в России какие-то там уверсеты, что из дому и двух червонцев не взяли — все сами! Что скажешь на это, сынок?

В ответ Квачи сунул отцу в руку новенькую хрустящую сторублевку и уехал.

В доме Силибистро такой ответ сына вызвал восторг, ликование и новый приступ спеси: как же — девятнадцатилетний Квачи на свои деньги отправля­ется учиться в Россию и при этом еще помогает родителям! Вот уж кому повезло с сыном!..

Столь успешно утешив отца, Квачи тем не менее призадумался. Ноздри у него подрагивали, как у породистой ищейки; он принюхивался, присматривался, прислушивался, собирал сведения.

Затем стал искать дружбы со старушкой Волковой: по вечерам перекиды­вался с ней в картишки и даже проигрывал по маленькой; оказывал всевозмож­ные услуги — брал для нее пенсию из казны, в дождливую погоду ходил в лавку за продуктами, читал вслух газеты и, поскольку в ту пору участились грабежи и разбои, защищал своим присутствием в доме.