Гейдар Джемаль - Давид против Голиафа

Есть емкое, хотя, возможно, для кого-то и неожиданное сравнение интерактивного взаимодействия с информационным потоком: игровой автомат! Человек набирает код (делает ставку), бросая в щель деньги (личное время), дергает за ручку – хлоп, проиграл! Процесс можно повторять до бесконечности. Время от времени высыпается джек-пот, жалкая моральная компенсация за разбазаренную в ничто невозвратимую экзистенцию личного бытия.

Игровой автомат – доступная грузчику, «тупая» версия того, во что погружен интеллектуал, работающий в Сети. Наиболее опасным совпадением здесь является личное участие как игрока, так и юзера в процессе. Конечно, промывка мозгов может вестись и через более консервативные формы воздействия: то же печатное слово, например, в его современной редуцированной и выхолощенной форме (блистательный Пелевин, кажется, имел в виду именно эту сторону информационного воздействия в своей «Еmpire V»: гламур и дискурс). Однако, читатель сохраняет по отношению к тексту определенную независимость именно в силу того, что не вовлечен в динамику его формирования. Сегодня все большее распространение получают такие информационные потоки, которые предполагают непосредственное участие потребителя в их формировании. В этом случае практически исчезает разница между «сообщением» и интерактивной игрой.

Одно из распространенных недоразумений, мешающих понять специфику воздействия информационного потока на человеческую личность, – это путаница в понятиях «информация» и «знание». Люди склонны ставить знак равенства между ними или, по крайней мере, считать, что информация есть способ передачи некоторого знания. Опасное заблуждение, ибо знание и информация суть совершенно различные, не зависящие друг от друга вещи. Скажем, упоминавшаяся выше домохозяйка получает массу информации о виртуальных созданиях, именуемых «второй мамой» или «просто Марией», но что, собственно, она при этом узнает? Впрочем, есть пример поубедительней из области науки: чем больше информации мы имеем о местоположении некой частицы, тем более это местоположение неопределенно. Экспонентальный рост информационных данных сопровождается одновременным исчезновением реального знания. Это происходит потому, что специфика информации – в ее знаковости и виртуальности. Она отвечает только сама за себя, а не за то, что она якобы «сообщает». В конечном счете, единственное знание, которое информация содержит, – это правила игры с ее виртуальными элементами.

До сих пор все сказанное представляло как бы культурную или теоретическую проблему, касающуюся пока что небольшого сегмента населения. Но что происходит, когда информация становится структурообразующим фактором экономики? Что происходит, когда она превращается в системный критерий выстраивания социальных связей? Ее засасывающая виртуальность, независимость от реального объективного мира, жесткость в навязывании правил взаимодействия со знаковым потоком превращаются в сильнейший прессинг, в результате которого пользователю отведена роль пассивного терминала в этом процессе.

В доинформационном обществе человек был вынужден отдавать часть своего внешнего физического времени рынку труда, для того чтобы поддержать существование себя и своей семьи. Это прошлое общество, диккенсовские ужасы которого могут показаться патриархальной идиллией на фоне того, что готовит нам будущее, не посягало на внутреннее время человека. Ни мастера-надсмотрщика, ни капиталиста не интересовало, что проносится в голове пролетария, стоящего свою смену у станка или конвейера. Не заботило капиталистов и их прислужников также и то, что переживал эксплуатируемый в глубине собственной души. Потребовалось явление тоталитарного социума (замятинское «Мы», оруэлловский «1984-й»), чтобы поставить под серьезный вопрос право человека контролировать содержание собственного «я». Тоталитаризм оправдывал вторжение в душу – информационную перестройку личности, осуществлявшуюся еще архаичными прямолинейными способами, – общим интересом, необходимостью нести повинность во имя общего дела. Бесспорно, это была уже явная тирания. Ведь принципиальная сущность тирании именно в том, что человека принуждают оставить свое дело и заниматься чужим. Это может происходить либо в результате прямого принуждения, как, например, при феодализме (барщина), либо же когда не менее феодальное по сути отчуждение в пользу Системы мотивируется идеологически. Люди приносят на алтарь отчуждения в пользу Системы всю свою жизнь, искренне забывая о своем частном интересе. Но эта тирания, при всей ее информационной обеспеченности и вторжении в душу, является еще «мягким» вариантом. Подлинный гнет начинается с того момента, когда Система не нуждается больше в идеологии, чтобы психологически мотивировать отчуждение во имя «общего». Ей достаточно силы только одной информации, не сопряженной ни с какими экзистенциальными побудительными мотивами, ни с какой этикой, чтобы заставить человека отдавать ей оба вида принадлежащего ему времени. Информационный человек жертвует Системе не только внешнее, жизненное время, которое, разумеется, конечно и невосполнимо; он также отдает и внутреннее время в виде душевной занятости абсолютно посторонним виртуальным пространством. При этом он не получает даже той жалкой отдачи, которую имели его деды в виде идеологической интерпретации, способной, по крайней мере, утешать суперэго. Нет, полностью пассивный человек-терминал лишается суперэго и получает в обмен на это право сублимировать свое бессознательное в виртуальных игровых выплесках. Разобщенный и атомизированный, он превращается в пустую оболочку, содержание которой высосано информационным потоком.

Кстати, уже сегодня многие кампании-флагманы так называемой интеллектуальной экономики, завлекают на свои сайты толпы пользователей, которым предлагают решить ту или иную научную или технологическую проблему. Как ни странно, люди тратят бесплатно миллионы человеко-часов в Интернете на решение этих дорогих головоломок и довольно часто добиваются результатов. Исследователи указывают, что подобная, весьма напоминающая мошенничество, индустрия к нынешнему дню вышла на финансовые обороты, сравнимые с экономической отдачей крупных исследовательских центров!

Другой стороной информационного общества оказывается тотальная прозрачность частной жизни и нависание «большого брата» практически над любым телодвижением рядового гражданина. Все это в значительной мере мотивируется заботой об общественной безопасности и подогревается время от времени демонстрацией возможностей современного «международного терроризма»; однако, будем честны до конца, нынешний человек настолько психологически перестроен под информационный формат, что сам теперь является носителем удивительного комплекса «социального эксгибиционизма»: он мазохистски счастлив, что правительство и спецслужбы знают о нем даже то, что он сам о себе не знает. Беда с информационными описаниями персоналий, однако, в том, что в силу разъединенности информации и знания непонятно, какие выводы могут сделать компетентные органы из тех или иных данных. У простых людей ведь нет обратной связи с системой, и они не могут повлиять на то, как будут оцениваться их кодированные описания теми, кто решает их судьбу.