Владимир Кирсанов - 69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы

Нижинский переживал свою гомосексуальность не так, как, например, Чайковский, – под гнетом общественного мнения… А исключительно по причине своих внутренних психологических комплексов.

Вацлав Нижинский прожил жизнь вне рамок общества – в золотой клетке танца, в которую сам заточил себя, полностью отдавшись искусству. А также за стеной любви и внимания – их ему дарил князь Львов, но более всего Сергей Дягилев. Наконец, болезнь навсегда отгородила его от мира, где у него никогда, с самого детства, не было ни друзей, ни товарищей, а только один-единственный любовник и наставник, от которого он всегда норовил сбежать к парижским проституткам… Но главным его другом, разумеется, был танец, его неповторимый прыжок, символизировавший новаторское движение Нижинского.

«Радость, как плотвица быстрая...». Рюрик Ивнев (23 февраля 1891 – 19 февраля 1981)

Поздней осенью 1911 года на пороге квартиры Александра Блока появился студент юридического факультета Петербургского университета Михаил Александрович Ковалев. Он принес поэту конверт с маленьким коллективным сборником «В наши дни», несколькими вырезками из революционных газет и рукописями. Знаменитый символист запомнил студента Ковалева с «честными, но пустыми глазами…» Уже тогда из глаз поэта Рюрика Ивнева все выжгло пламя его поэзии.

В 1910 году вместе с неким П. Эссом (быть может, это был сам Ковалев) Ивнев издал совершеннейшую ахинею под названием «У Пяти углов; Диалог; Взлет 1». А потом начнут выходить, если судить по названиям, не книги стихов, а какие-то пиротехнические пособия – «Пламя пышет» (1913), «Золото смерти» (1916), «Солнце во гробе» (1921) и, конечно, три «Самосожжения» (1913, 1915, 1916), с которых все – в литературе и в жизни – и начиналось у Рюрика Ивнева...

Михаил Александрович Ковалев родился в семье высокопоставленного царского чиновника. Отец его, офицер русской армии, юрист по образованию, некоторое время был губернатором, потом служил помощником прокурора Кавказского военно-окружного суда, ушел из жизни, когда мальчику едва исполнилось три года. Мать воспитывала Мишу и его старшего брата одна. Чтобы дать детям образование, она вынуждена была искать работу: удалось получить место начальницы женской гимназии в городе Карсе.

Революция 1905 года застала Михаила в Тифлисском военном корпусе. Окончив кадетское училище, он решает пойти по стопам отца-юриста и оказывается в Петербурге, в интимных салонах которого – на «Башне» Иванова, на собраниях у Мережковских… – текла в то время литературная жизнь.

В 1913 году Ковалев уже среди постоянных посетителей литературного кафе «Бродячая собака». Там часто бывали, например, Михаил Кузмин, а также «два Жоржика» – Георгий Адамович и Георгий Иванов, как всегда – под ручку... В 1915 году вместе с сыном Константина Бальмонта Николаем он посещает салон жены романиста Федора Сологуба Анастасии Чеботаревской. На всех этих собраниях атмосфера была просто-таки пресыщена разнонаправленной сексуальностью, поэты – известные и не очень – блистали художественными идеями. И Ковалев, постепенно превращавшийся в Ивнева, задумался придумать свою… Такой оригинальной поэтической метафорой на целых десять лет творчества, до начала 1920-х годов, станет для Ивнева идея «самосожжения».

…В мартовскую петербургскую оттепель через несколько дней после февральской революции Ивнев встретит Сергея Есенина с Николаем Клюевым и еще каким-то поэтом – «резвого, звучного, золотого и загадочного в своей простоте и своей затаенности». Эта есенинская солнечность почти совпадет с «самосожженческими» желаниями Ивнева, и он сразу же влюбится в поэта.

«…И тогда, и потом, и теперь ты возбуждал во мне самые разнообразные чувства… тебя нельзя не любить», – напишет Ивнев, обращаясь к Есенину, в 1921 году в критической книге «Четыре выстрела в Есенина, Кусикова, Мариенгофа, Шершеневича». Книжечка, сочиненная, кстати, чуть ли не по заказу самого Сергея Есенина, стала запоздалым объяснение в любви к «соломенному гению» и «критической телеграммой» о разочаровании в дружбе – творческой и личной – ко всем остальным имажинистам…

Тогда, в 1921 году, Ивнев очень легко охарактеризовал путь Есенина, который поэт прошел на его глазах, – это путь из-под «крылышка» Гиппиус и Философова под ручку с Клюевым. В этой характеристике сквозили творческая и личная ревность одновременно.

В «Четырех выстрелах…» Ивнев рассказывает, за что бы он хотел расстрелять – сжечь – своих приятелей-имажинистов. Но совершает лишь один прицельный выстрел – в того, кого «любит невероятно сильно», до «жуткости близкую» «бархатную лапку с железными коготками», – Сергея Есенина. Огонь льнет к огню – «кудрявому, как будущая Россия, загадочная Р.С.Ф.С.Р., полная огня и фосфора». Разумеется, пиромания Ивнева как метафора воплощала то, что происходит в стране, – пожар революции в буквальном смысле был пламенем, в котором сгорало все – барские усадьбы, книги… наконец, судьбы людей. У Ивнева сгорает, прежде всего, тело, «…познав все скрытое и скрытую любовь». Эта идея прозвучит в последнем стихотворение сборника «Самосожжение».

Одними она будет понята буквально (как психическая пиромания и однополый садомазохизм), других озадачит – Максим Горький, например, иронично называл Ивнева лидером секты, который погубит своих детей, а сам сбежит. И в определенной степени случилось именно так. Из имажинистов – чуть ли не лидером которых Есенин назначит Ивнева – сталинские времена переживет только он.

Но вернемся к поэтическому выстрелу в обожаемого Ивневым Есенина – только в Есенина, потому что все остальные оказались осечками – выстрел в «лицемерного» Кусикова это выстрел в никуда: «он уже далеко», в Мариегофа – это пальба в «зеленых облаков стоячие пруды», а в Шершеневича Ивнев вообще отказывается стрелять…

Безусловно, поэтический выстрел в Есенина был для Ивнева своеобразным объяснением в любви. И Есенин, способствовавший написанию книги и ее изданию, об этом прекрасно знал. Но «самосожжение» для Ивнева – все-таки не только жест поэтический, так как в ту эпоху было не принято разделять идеи и дела. Напомним, что Ивнев дружил с поэтом и гомосексуалом Иваном Васильевичем Игнатьевым-Казанским (1892-1914), который стал первым издателем его книг. Он, один из лидеров эгофутуризма, и заговорил в своих статьях об идее самоуничтожения в гомосексуальной любви: «Интуит становится трагиком, и тем трагичнее его судьба, что он идет на самосожжение во имя «Ego». Здесь очень интересна игра слов – «Эго» или все-таки «Его»? Эту игру Игнатьев разрешил в жизни. В конце 1913 года он издал сборник, так сказать, эксбиционистских стихов «Эшафот» с подзаголовком «Любовникам посвящаю», в посвящениях смело указав имена любовников... А 2 февраля 1914 года Рюрик Ивнев сидел на свадьбе Игнатьева. Молодожен налил всем шампанского, поцеловал невесту, вышел в спальню и бритвой перерезал себе горло.