Владимир Кирсанов - 69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы

На внезапный разрыв Марина ответила с удивительным равнодушием. И «Повесть о Сонечке» села писать только летом 1937 года, когда письмо от Ариадны принесло ей весть о смерти Голлидэй – она умерла от рака двумя годами раньше в Новосибирске (там едва вспыхнувшая звезда МХАТа играла травести).

Некоторые исследователи жизни и творчества Цветаевой и Парнок приводят факты возможного продолжительного романа Парнок и Голлидэй. Возникла эта связь двух Сонечек до встречи Парнок и Цветаевой или уже после, неизвестно. Но Цветаева невольно обвенчала своих таких разных любовниц все в той же «Повести о Сонечке» и в «Письме Амазонке».

«Письмо к Амазонке», написанное Мариной Цветаевой в 1932 году, стало своеобразным эссе об уничтожении в себе лесбийской любви.

Любовь к амазонке, которую теперь предстояло развенчать, Марина испытала еще в юности. Это была «любовь с первого взгляда» к амазонке Пенфесилее. Всего лишь гипсовому слепку с античной скульптуры в Германии – образу могучей, мужественной девы-воительницы, воплощающий тот тип женщины, к которому Цветаеву влекло всю жизнь.

Позже, с появлением с Сонечки Голлидэй, Марина наконец сама идентифицирует себя с этой воинственной амазонкой.

В эмиграции Цветаева посетит несколько вечеров известной феминистки Натали Клиффорд Барни и будет обсуждать с ней темы лесбийской любви. Полемике с Барни и идеям, изложенными в ее книге «Мысли Амазонки» (1920), как раз и посвящено «Письмо к Амазонке», где можно заметить некоторые элементы лесбофобии… «По Цветаевой тотальная трагедия лесбийских взаимоотношений заключается в невозможности иметь ребенка, зачатого обеими, общего ребенка», – отмечает искусствовед и исследователь лесбийской субкультуры России Ольга Жук.

Впрочем, нельзя оставлять в стороне и тот аспект критики лесбийских отношений в «Письме к Амазонке», в котором есть отголоски личной неприязни Цветаевой к Барни. Она обещала помочь Цветаевой с публикацией ее сочинений во Франции, но в итоге потеряла ценную рукопись. По справедливому мнению Дианы Л. Бургин, «Письмо…» Цветаевой адресовано сразу двум обманувшим ее чувства реальным амазонкам – Натали Барни и Софии Парнок. Тем более что черты сходства любовной истории «Письма к Амазонке» с взаимоотношениями Марины и Софии очевидны. Но, предрекая в «Письме…» смерть старшей женщины – «одинокой» и «гордой», Цветаева обрекала себя на еще большее, почти вселенское одиночество, о котором она, сочиняя письмо, еще вряд ли подозревала.

Эти неестественные для художника одиночество и страх («Не осталось ничего, кроме страха за Мура (сын Цветаевой)») охватят ее в эвакуации в августе 1941 года. Отправив к соседям шестнадцатилетнего Мура, она запечатает в конверты три письма и повесится у выхода из старой избы, в которой им предстояло жить.

Марина Цветаева, чье творчество, преданное забвению после ее смерти, в полной мере вернулось к российскому читателю только с начала 1990-х годов, в сущности, всегда любила женщин. Она была лесбиянкой, в ее жизни романы с мужчинами становились лишь способом мести неверным «подругам».

Мир творчества Цветаевой насквозь пропитан гомоэротическими желаниями и движется навстречу однополому сексу. Но талант Цветаевой был гораздо шире того пространства, которое можно было осмыслить в границах лесбийской сексуальности. Да и сама Марина, называвшая себя «…неистовым источником ересей», вышла за пределы одной только лесбийской традиции. В отличие, например, от Софии Парнок, которая сознательно выбрала путь первой и самой последовательной лесбийской поэтессы «серебряного века».

«Милый мой, ты у меня в груди…». Сергей Есенин (3 ноября 1895 - 28 декабря 1925)

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди…

Эти последние есенинские стихи, написанные кровью накануне его гибели, всегда вызывали вопросы. Точнее, не стихи даже, а история их появления. Помимо катастрофической обстановки – пьянство, одиночество, безденежье… – они оказались единственной «уликой» самостоятельности ухода поэта. Недоверие к ним возникает и потому, что отданы эти пронзительные строки (между делом сунуты в карман пиджака) какому-то двадцатитрехлетнему еврейчику Вольфу Эрлиху. Как-то не укладывается все это в глянцевую биографию поэта, главными темами лирики которого будут объявлены религиозность и любовь к женщине (как вариант – родине-матери). И вдруг у национального гения не оказывается в Петербурге никого ближе желторотого сотрудника НКВД…

Вольф Эрлих – последний спутник Есенина, который, забыв обо всем, стал слугой поэта весной 1925 года. С Есениным Эрлих познакомился, когда был объявлен призыв в имажинисты – движение поэтов, придуманное Есениным вместе с его другом Анатолием Мариенгофом. Никакой теоретической основы, кроме того, что образ – «imag» (иностранное слово предложил образованный Анатолий) был провозглашен самоцелью творчества, в появлении имажинистов не было. Просто создание группы позволяло в начале 1920-х заниматься литературной коммерцией. Мариенгоф с Есениным открыли свой книжный магазинчик, кафе «Стойло Пегаса» и небольшое издательство. Вместе вели дела, стояли за прилавком, подсчитывали прибыль в поэтическом кабаке… Но, впрочем, вернемся к Эрлиху.

Эрлих в то время жил на квартире Александра Михайловича Сахарова, одного из обожателей Есенина. Он, кажется, даже продал граммофон, чтобы купить бумагу и издать есенинского «Пугачева». Там они и встретились… С юным Эрлихом Есенин быстро сдружился. В начале 1920-х ему нравилось быть наставником у молодых поэтов. «Есенинские птенцы» – так называли современники молодых людей, которые, по словам С. Виноградской, «являлись не только его учениками, но и необходимыми атрибутами его личной жизни». Для Есенина, помимо разных бытовых удовольствий, это был еще и признак его поэтической значимости. Поэтический эгоцентризм проявлялся во всем – Есенин не терпел критики и непонимания, только если это не было организовано им самим – например, демарш с выходом из имажинистов Рюрика Ивнева или первые работы Крученого, ставшего после смерти Есенина его литературным могильщиком. Еще не отяжелеет земля на свежей могиле поэта, а он уже напишет несколько книг о «нравственной» неизбежности «самоубийства» Есенина – пропойцы и развратника.

«Женщин в этом мире хороших – до черта. А на меня одна шваль скачет», – говорил Сергей Есенин Эрлиху. Но Вольф, или, как его по-русски называл Есенин, – Вова, все-таки посвятил свою единственную книгу о Сергее Есенине «Право на песнь» одной из этой «швали» – Галине Артуровне Бениславской…