Сухинина Н.Е. - Великая Сила Любви

Весело стучат ложки. Процесс уничтожения гречневой каши проходит организованно и быстро.

Я тоже помню, как создавался приют. Приезжая в Москву, Александр Геннадьевич обязательно заглядывал ко мне или звонил, держал в курсе. Приют планировался непростой - православный. Но смогут ли искореженные ребячьи души откликнуться на вечные библейские истины? Хватит ли духу у детей греха отвратиться от всяческого порока и встать на путь, на который и взрослые-то вставать не торопятся? И вот первые паломники по святым местам России, первые ласточки, прилетевшие в Шереметьево из Хабаровска. Утром, чуть свет, проводила я их в Оптину Пустынь. Встретились мы через несколько дней в Троице-Сергиевой лавре, когда были позади и Оптина, и Петербург. Слегка приморозило, и ребята приплясывали, похлопывая друг друга по плечам.

- Ну как? - только и успела спросить.

- В ответ разноголосье восторгов, в котором не понять ровным счетом ничего. Так дело не пойдет. Смотрю на директора: выручай. Он понимает без слов.

- Значит, так. Пусть Андрей расскажет. Не возражаете?

Не возражают. Уходят на службу в Трапезный храм, а мы с Андреем пристраиваемся в Паломническом центре на длинной скамейке под иконой «Достойно есть».

- Как встретила Оптина, ваша духовная колыбель?

- Народу-у!.. Праздник был. Введение, мы пошли на исповедь, исповедались, потом причастились. Ходили в скит, где жил старец Амвросий, даже в келью к нему заходили...

Андрей говорит неторопливо, тщательно подбирая слова. Он от рождения инвалид, левая рука висит плетью. Знаю, что мальчик к своим шестнадцати годам прошел все круги ада, воровал, кололся, жил по чердакам. Он пришел в приют сам, встал перед директором - сутулый, почти старичок, с глазами, в которых отчаяние.

- Я вор, я вор! Мне прощают, потому что инвалид! Возьмите меня в приют, пропадаю я...

Через неделю Александр Геннадьевич осторожно завел разговор о крещении, предложил пойти в храм. Мальчик, к удивлению, сразу согласился окреститься. Потом была первая исповедь, и Андрей рыдал, стоя на коленях перед священником. Александр Геннадьевич видел, как дрожали мальчишеские плечи, как лились по лицу слезы. После исповеди пришло спасительное облегчение. Даже взгляд у парня стал другой.

- Я ведь в Господа-то и не верил. А один раз Александр Геннадьевич показал мне в храме бесноватую женщину, объяснил, что она одержима нечистым духом. Женщина кричала, лаяла, ей крест дают целовать, а она, как змея, извивается. Страшно... Тогда и уверовал.

- Скажи, что в Петербурге запомнилось?

- Прикладывались к мощам Александра Невского. И вдруг как теплая волна в лицо, и так хорошо на душе стало. Священник сказал - благодать. А на Смоленском кладбище часовня Ксении Петербургской, нам Александр Геннадьевич про нее рассказывал. Она себя вместо умершего мужа как бы похоронила. Юродивая. Ей молятся о благополучии в семейной жизни.

И они молились. Писали записочки, оставляли в часовне. Александр Геннадьевич рассказал потом, как мальчишки, совершенно не стесняясь вставали на колени перед гробницей Ксении, и, хотя были тайными их молитвы, нетрудно догадаться, о чем просили у Ксении дети, лишенные и материнской ласки, и отцовского попечения, лишенные дома и даже не знающие порой именно тех, кто дал им жизнь. Андрей достает из кармана курточки маленькую иконку - святая Надежда.

- Маме купил. Она у меня Надежда. Мамка у меня хорошая, вы не думайте.

Я опустила глаза. Видно, в оттаявшее сердце малолетнего вора уже вошло великое чувство, именуемое всепрощением и любовью.

- Андрей, - спрашиваю, - как думаешь, после того, как ты побывал здесь, приложился к святыням, помолился пред мощами Божьих угодников, возможно ли опять назад, в подвал, к воровству?

Андрей не раздумывает: - Нет. Мне Богородица поможет. Я молиться буду, и Она поможет.

Поделился со мной печалью: курит. Александру Геннадьевичу пообещал - бросит, но время идет, а он все никак. «Но я уже меньше, всего-то несколько затяжек в день». Бросит. Я тоже не сомневаюсь. Раз нашлись силы вылезти из постыдного подвала, уйти от «сотоварищей», которым нес он добытое на рынках и на вокзале, раз хватило ему твердости добровольно выложить на директорский стол шприц, бросит и курить, Богородица поможет.

Дети, потянувшиеся к Богу и обретшие в Нем силы, веру в собственное будущее - Божьи дети. А раз Божьи, не оставит Своих детей Создатель. По очереди водит их в храм директор, потому что понимает: и ему в его напряженной борьбе за детские души не обойтись без Божьей помощи. Исповедание грехов - первый шаг в духовном подвиге. Попробуй, скажи честно, что ты негодяй, подонок, вырвавший сумку у беззащитной женщины на автобусной остановке. Скажи попробуй, что ты, напиваясь до свинства, валялся в грязи, а потом плакал и матерился не в силах совладать с головной болью и кромешной тоской. Что ты столько раз брался за ум, но потом опять и опять возвращался туда, где не надо трудиться, а только ловчить, врать, приспосабливаться. Директор приюта знает: сказать, кто ты есть, на исповеди все равно, что кинуться в горящий дом. Но потом обязательно будет легче. Бремя грехов свалится с души, и она впервые испытает легкость. А еще был с ним в Оптиной казус. Послушник в гостинице предупредил: - Дверь на ночь закрываю. Если хотите, чтобы вам открыли, выучите пароль: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Без пароля не открою, и не просите.

Да что тут учить - легкота! Среди ночи троим понадобилось выйти в туалет. Туалет на улице. Вышли, потом постояли на крылечке, потом дернули дверь, дверь закрыта. Стали барабанить. Тишина. Пароль... Обомлели паломники, пароль-то из головы выветрился, как и не было. Стоят, вспоминают, в рубашечках, на босу ногу, филины кричат, страшно... Опять стучат: откройте. Без толку. Тогда они осторожно (навык есть навык) открыли окно, увидели стоящего перед иконой на молитве послушника и шепотом ему, дабы не испугался.

- Слышь ты, как тебя, помилуй нас!

Вздрогнул послушник, увидев в проеме собственноручно закрытого на зиму окна три детские физиономии с раскрытыми от ужаса глазами. Помиловал. Уж очень просили. Троице-Сергиева лавра приняла паломников радушно. Ребят определили в гостиницу, поставили на монастырское довольство, провели экскурсию, надарили книг. А еще разрешили, в порядке исключения, подняться на колокольню.

- Какая красотища, какая высота, взял бы и полетел! - будут рассказывать потом пацаны. Смотрел на них директор и глазам своим не верил. Неужели то, о чем так много думалось и чего так желалось, произошло, и его мальчишки стоят счастливые на холодном ветру звонницы и не прячутся от этого ветра, а подставляют ему свои лица. Он часто бывал в Оптиной без них. Он часто ездил в Петербург без них. Он подолгу жил в лавре без них. Как часто говорил он мне: - Вот бы моих детей сюда, вот бы мои дети видели...